– Что там еще случилось? – встревожились на флагмане.
Командир фрегата капитан-лейтенант Левенер сообщил, что впереди от нас он обнаружил шведский флот, который для обмана поднял русские флаги.
– Вот суки! – только и сказал Козлянинов. – Неужели Чичагов разбит?
Однако вскоре вдалеке показались паруса.
– Это явно боевая эскадра! – оценивали наши моряки. – Остается только выяснить, шведы или Чичагов?
– А как бы выяснить поскорее, чтобы к бою лучше изготовиться! – нервничали молодые мичмана, жаждавшие наконец-то оказаться в настоящем сражении.
– Все, юноши, определяется очень даже просто! Вот подплывут они к нам поближе, и ежели начнут палить залпами салютационными, знать, наши, а ежели полетят ядра да бомбы знать, шведы.
* * *
Со своей стороны, белеющие вдалеке паруса разглядели и с эскадры Чичагова. Флаг-офицер Александр Шишков осторожно постучал ему в дверь:
– Ваше высокопревосходительство, Василий Иванович, вдалеке обнаружена еще одна эскадра. Предположительно Козлянинов!
Отдыхавший к этому времени в каюте адмирал нехотя вылез из теплой перины.
– Ну, не поспать тебе, ни вздремнуть! Заходи, Сашка, чего у дверей толчешься!
Шишков зашел в спальную выгородку. Почтительно остановился.
Чичагов гребнем расчесал по голове редкие волосины:
– Приготовь кодовые сигналы и наши позывные! А мне вели кликать денщика, одеваться буду!
Поднявшись на шканцы, Чичагов долго оглядывал приближающуюся эскадру.
– Теперь уж точно видать, Козлянинов собственной персоной!
Вскоре эскадры сблизились вплотную.
На козляниновских кораблях командиры кричали в медные рупоры:
– Флагману сделать почтительное приветствие! Нижние прямые паруса на гитовы!
С копенгагенских кораблей палили салютацией, с «Ростислава» отвечали. Посланные по реям команды кричали «ура». На матросах канифасные рубахи, сверху зеленые бастроги и зеленые штаны, на головах шляпы разных цветов, у каждого корабля свой. Сейчас они, приветствуя друг друга, размахивали шляпами, как парижские щеголи.
Все, соединились!
Что касется шведов, то два дня спустя по особому повелению короля в море снова вышел отряд из пары линейных кораблей и трех фрегатов, но узнав о близком соседстве соединенного русского флота, тотчас повернул обратно.
Чичагов же начал блокаду Карлскруны. Для этого в его распоряжении имелись достаточные силы: 33 линейных корабля (в том числе шесть 100-пушечных), 13 фрегатов и 7 транспортов. Вступить в спор с такой мощью было бы чистым безумием и шведы более из карлскрунской дыры не высовывались. Если в прошлом году принца Карла загнали в Свеаборг, то теперь с еще большей легкостью заперли в Карлскруне. А это значило, что теперь до конца кампании полное господство над всем Балтийским морем принадлежит всецело России.
Блокадная служба нудна и утомительна. Вечерами на баке матросам разрешалось курить. На время курения ставился обрез с водой, а за порядком смотрел особый унтер-офицер. Матросы курили трубки, большинство – обычные глиняные и лишь немногие – особо ценимые из хорошего дерева. Считалось, что курение убивает простуду и согревает от холода. Потребляемый же табак носил название горлодера, или «птичьего глаза». Там же за куревом матросы, поглядывая на шведские берега, обменивались и новостями.
Из воспоминаний адмирала А. Шишкова: «Адмирал, соединясь с эскадрой вице-адмирала Козлянинова, поступившею под его начальство, решился остаться несколько дней плавающим перед Карлскруном».
Только в конце августа блокада Карлскруна была снята, и Балтийский флот возвратился в Финский залив после шестинедельного крейсерования. Оспаривать наше господство над морем шведы более и не пытались.
Сообщение из Стокгольма: «Стоящему в Карлскруне флоту нашему послано строгое повеление, дабы он немедленно вышел в море. Корабли снабжены уже достаточным количеством съестных припасов, и на места больных посажены здоровые. Впрочем же, слышно, что в Карлскруне все еще умирают морские служители в великом множестве. Всякий день хоронят их человек по 20 и больше. Болезнь начинается ломом в голове и через несколько дней оканчивается смертью». Но шведский флот в море так и не вышел.
Что касается императрицы Екатерины, то она, получив известие о нерешительной Эландской баталии, была возмущена.
– Шведы его атаковали, а не он их! – высказывала она в сердцах своим секретарям, отложив в сторону все иные бумаги. – Несколько сотен наших воинов без всякой пользы потеряны. Пусть члены военного совета сличат поведение Чичагова с данной ему инструкцией, и буде он сиих пунктов не исполнил, донесут мне! Нынче Франция от таких же неисполнений своего долга и погибает!
Не только императрица, но и вся Россия ждала от балтийцев решительной победы и как следствие этого завершения кровопролитной войны. Теперь же по всему выходило, что драться со шведами придется еще и в будущем году.
Эландское сражение славы Чичагову не принесло, хотя особых претензий к адмиралу быть не могло, он сделал все что надо: объединил обе эскадры и, отогнав шведов, перепутал все их планы. К сожалению, не обошлось и без интриг. Началось с того, что командир «Победослава» Сенявин, приходившийся шурином графу Воронцову, отписал тому в Англию письмо, где жаловался, что Чичагов не оценил его героизма, а наоборот, ругал за большую трату пороха. Воронцов сразу же затеял интригу против старого адмирала, обвиняя его в старческой скупости на порох. Помимо Сенявина в вину он ставил и нежелание дать контр-адмиральский чин своему протеже Тревенину в обход двух десятков других, не менее достойных капитанов. Оправдываясь, Чичагов говорил:
– Да, я запретил бесцельно тратить порох, пока противник не подойдет к нам на дистанцию действенных выстрелов! А как же иначе? Зачем попусту бросать ядра в воду, если геройство в этом, то сие можно проделать и без присутствия неприятельского флота!
Относительно контр-адмиральского чина для англичанина Чичагов и оправдываться не стал:
– С какой-такой стати еще одного гастролера в адмиралы двигать? Хватит с нас и одного принца Зигена! А для адмиральских чинов у нас и свои капитаны найдутся, куда как достойные!
Разбираться с излишней тратой пороха в сражении, разумеется, никто даже не пытался, чтобы не прослыть дураками, но в лице всесильного посла Воронцова и всего их обширного клана Чичагов нажил себе сильных врагов.
Вторым не менее сильным недругом адмирала после Эланда неожиданно стал и граф Иван Чернышев, который не мог простить Чичагову смерти своего сына. На это адмирал резонно возражал:
– Я не раз спрашивал у Григория Ивановича, желает ли он идти младшим флагманом на эскадру к Крузу. На это сын ваш мне отвечал, что сроднился со своим кораблем и желает плавать только на нем, а кроме сего просил избавить меня от нового назначения. Что же до его смерти, то на то и война, где всегда кто-то погибает. Кто знает, может, в следующем сражении не уцелеет и моя голова! Пусть будет вам утешением то, что пал он геройски и о храбрости его знает, и будет помнить весь флот наш!
