Мара распахнула витражные двери в конференц-зал.
– Проходи и садись.
– Зачем? Куда?
– Затем. Куда хочешь.
Сара с трудом сдвинула тяжелый резной стул, уселась на бархатном краешке.
– Вытяни руки и закрой глаза, – приказала Мара.
Сара даже не подумала ослушаться.
К ее холодным уродливым пальцам прикоснулись другие – теплые и сильные.
– Что же он с тобой сделал, дурочка? – еле слышно прошептала Мара. – Все краски выцвели.
Ноздри пощекотал давно забытый запах.
Сара поморщилась. Дернулась.
– Сиди!
Она и сидела. Век бы так сидеть. А потом взять и умереть.
– Теперь можешь открыть глаза.
В первую минуту не поняла, что произошло. На черной гладкой поверхности стола лежали ее руки. Такие же холодные и уродливые. Ноготь шестого пальца выкрашен густо-красным лаком. Глянцевая поверхность застыла. И Сара отразилась в ней, как в зеркале.
– Нравится?
– Очень. А почему другие не накрашены?
– Потому, что остальные недостойны, – Мара взяла Сару за подбородок и поцеловала.
Мягкость чужих губ, влажное тепло чужого языка. Смутное желание.
Только у самых дверей аудитории, где шел тренинг, Сара поняла, что опоздала. Войти, когда все уже расселись по своим местам и слушают объяснения Казуса. Пройти под насмешливыми взглядами, прислушиваясь к шепотку за спиной. Неловко присесть на краешек стула, чувствуя, как взмокли подмышки от страха. Нет, только не сегодня.
Она осторожно отпустила золоченую ручку и повернулась на цыпочках, стараясь не дышать.
– Куда же вы?
Казус стоял в дверях. Загорелый, поджарый. Ослепительно белая рубашка с закатанными рукавами. В правой руке кусок мела. Мел насмешливо очертил в воздухе знак бесконечности:
– Все ждут только вас. Прошу!
* * *
Вот уже битый час Сухопаров прислушивался к монотонному «кап-кап-кап». Нужно встать, пойти на кухню закрутить чертов кран. Но не мог заставить себя сделать хотя бы один шаг. Потому, что сначала нужно было переступить через… ЭТО.
Отец с Ларисой казались фигурками, вырезанными из ватмана, – белые и тонкие, ломано лежали на взбухшем от крови ковре. Рука Ларисы застыла в прощальном – умоляющем – жесте. С искореженных пальцев падали тяжелые капли. Сначала часто-часто, затем все медленнее… Кап-кап-кап…
Двое влюбленных на маленьком буром острове посреди огромной пустыни из земли, песка и подтаявшего снега.
– Я был груб, простите, – хрипло сказал Сухопаров. – Вы ведь не обижаетесь, правда?
Напряженно вслушался в тишину, истово ожидая ответа. Сейчас они что-то скажут, поднимутся с ковра. Шутка. Страшная, неудачная шутка. А потом все пойдут пить чай. И Лариса будет смеяться, запрокинув голову, на шее у нее появится ямочка… Как он любит целовать Лару в эту ямочку, когда она смеется.
Где-то далеко, совсем в другой жизни, хлопнула дверь, цокот женских каблучков разбудил тишину коридора.
Сухопарову показалось, что в комнату вошла ночь. Та особенная вяжуще-невыносимая ночь, которая темна перед самым рассветом.
– Не успела, – с каким-то искренним сожалением сказала незнакомка. – Ты что ж, дурак такой, натворил, а?
Сухопаров приободрился. То, что она не закричала, увидев отца и Лару – хороший знак. Значит, все не так страшно. Значит, все поправимо. И его, наверное, не будут сильно ругать. Руки в корке крови вдруг отчаянно зачесались.
– Вы кто? Ангел? – постарался улыбнуться.
Улыбка не получилась – женщина нахмурилась.
– Я – это я. И этого вполне достаточно. За что родителя порешил, выродок?
Сухопаров напрягся, соображая:
– Так он… это… мне с Ларкой спать не дал. Я пришел, Ларка попой крутит. Постель стелет. Ну, я это… сорвался. Забыл совсем, что она вроде как с батей сейчас. Повалил на кровать, орет. Ну, я ее маленько того… Тут и батя пришел. Вот.
– Трогательная история, – одобрила черноволосая. – В полиции оценят. «Оскара» дадут.
– «Оскара»?
– За роль второго плана. Землю-то кто нанес, придурок?
– Она сама сюда прилетела, по воздуху, – испуганно сообщил Сухопаров. – Окна распахнулись, и она влетела. Это не я.
– Конечно, не ты.
Осторожно переступая через сгустки крови, женщина прошла к ковру. Присела на корточки, подоткнув подол черного пальто.
– Вы что, мертвых совсем не боитесь?
– Мертвых все боятся, только не все признаются, – кончиками пальцев она повернула голову Лары.
Сухопаров испуганно вскрикнул, когда левая половина лица просыпалась черным песком, обнажая рваные мышцы и белые вкрапления кости.
– Сильно, – пробормотала женщина, в ее голосе Сухопаров уловил уважение. – Вот только почему столько крови? Ты ведь сразу убил, кромсать-то зачем было?
– Она мне нож дала и сказала – режь. Я и порезал. Потому, что страшно было.
Гостья резко выпрямилась:
– Она?
– Она, – Сухопаров кивнул в сторону зеркала.
– Так, значит, – процедила черноволосая. – Не терпится? За ниточки захотелось подергать, людишками поиграть! Что ж, давай поиграем. Или думаешь, не выкручусь?
– Вы с кем это? – приподнялся со стула Сухопаров.
– Не двигайся!
Невидимые нити жестким коконом опутали тело, глаза запорошил песок. Петр Аркадьевич Сухопаров покачнулся и замер, уставившись в одну точку.
Мара внимательно за ним наблюдала, дожидаясь, когда появится блаженная улыбка идиота. Есть! Получилось! Теперь можно заняться и остальным.
Сняла пальто и аккуратно повесила на Сухопарова. Сидит как манекен. Сгодится. Теперь самое главное. Вот только силы придется у господина-чиновника немного взять, самой ей с таким не справится.
Мара встала над тяжелым ковром, настроилась, чувствуя, как в районе лодыжек поднялись и заклубились земляные барханы. Ледяной холод сменило тепло… Еще, еще! Пусть будет совсем горячо.
Ткань шерстяного костюма пропиталась потной солью. В зимних сапогах захлюпала жаркая вода. Казалось, что она плавится от пустынного жара и обжигающего песка, застывшего черной воронкой над ковром.
От смрада кружилась голова.
Давай же!
Песок жадно и торопливо слизывал плоть с мертвых тел. Исчезла кожа, мышцы, обнажились скелеты. Нагретая кость треснула, словно фарфоровая чашка, рассыпалась прахом. Еще мгновение, и ковер задымился, вспыхнул…
По ее воле окна распахнулись, и все, что недавно было человеческой плотью, без следа исчезло в одном-единственном порыве ветра.
