Рамы скрипнули и встали на место.
Мара обмякла, тяжело дыша. В глазах мелькали красные мушки. Знала, что сейчас белки у нее розовые, с лопнувшими сосудами. Но это ничего, это поправимо. Опоздай она на час, было бы поздно. А так… все получилось. Остались кое-какие формальности.
Деловито выжала юбку и подошла к зеркалу:
– Что, съела? А этого попробовать не хочешь? – в стекло ткнулся средний палец в недвусмысленном жесте. – Еще раз встанешь на пути, уничтожу. Поняла?
Зеркало треснуло, норовя порезать осколками.
Мара презрительно рассмеялась:
– Дура ты старая. Даже после смерти глупости творишь.
Подошла к Сухопарову, сняла с него пальто. На смену жару пришел озноб.
Он все так же сидел, уставившись в невидимую точку.
Мара ласково подула в лицо:
– Пе-т-я-я… Ау! Просыпайся, милый, просыпайся… Пора нам.
Набухшие веки дрогнули.
– Кто вы? – вопрос хриплый, из нутра.
– Ты что, забыл? – Мара вполне убедительно изобразила возмущение. – Подруга Ларисы. Мы же с тобой их провожали…
– Куда?
– В свадебное путешествие.
Сухопаров оглядел комнату – холодную и чистую.
– Они уехали?
Мара – сама терпение:
– Еще вчера. Мы их сначала в аэропорт отвезли, шампанского выпили, потом сюда вернулись. И…
– И?
– Петя, я сейчас обижусь, – она снисходительно поцеловала его в губы.
Сухопаров дернулся, отстраняясь. Женщина пугала и не вызывала никаких эротических чувств.
– На что?
– Ларка, конечно, говорила мне, что ты Казанова, но чтобы до такой степени… Мы с тобой… здесь всю ночь кувыркались. Помнишь?
– Не помню.
– Ну, и ладно, – как-то легко согласилась она. – Главное, что я помню, а с тебя, мужика, и взятки гладки. Куда ты такой теперь денешься?
Он вежливо улыбнулся, вот только улыбка вышла чужая, неправильная. Голова легкая и пустая, словно кто-то стер всю прошлую жизнь. Он не помнил ни эту женщину, ни Ларису, ни того, за кого она вышла замуж. Он не помнил ничего и никого, в том числе и самого себя.
– А вас… тебя как зовут? – неловко говорить «вы» женщине, с которой переспал.
– Мара. Поехали?
– Куда?
– Ко мне, дурачок. Мы теперь вместе жить будем. Ты же мне предложение сделал. Или этого тоже не помнишь?
– Ты старая и некрасивая. Как я мог спать с тобой?
– Разве некрасивая? Ты, дурачок, каких женщин любишь?
– Блондинок люблю, с грудью. И молодых.
– Раскрой глаза, милый. Блондинка я. И грудь у меня роскошная. Молодая. Хочешь потрогать?
– Не хочу.
– Смотри, смотри, милый… Хорошо смотри!
Сухопаров провел ладонью по глазам. Да что это с ним? Действительно блондинка. Пухленькая. Нравится. И какой черт дернул глупость брякнуть?
Маре до чертиков надоел этот дешевый спектакль. Сухопаров раздражал все больше, но оставить его в таком состоянии она не могла. Сухопаров – обезьяна с бритвой в лапе, пусть и после лоботомии…
А ведь, правда, похож на обезьяну. Рыхлый, с белесым подшерстком, с толстыми губами и массивным лбом, Очеловеченный орангутанг. Ей никогда не нравился такой тип мужчин, но при необходимости она вполне могла изобразить сексуальный интерес. К кому угодно и когда угодно.
Мара бормотала всякие пошлые нежности и подталкивала Сухопарова к входной двери. Только бы поскорее уйти отсюда. По ее прикидкам в запасе не больше четырех часов. После чего Сухопаров очнется. И тогда все станет очень-очень плохо. Для всех.
Он покорно сел в машину, привалился к стеклу, закрыв глаза.
Телефон бодро пропел «She works hard for the money».
– Почему не в офисе?
Мара мельком взглянула на запястье: начало восьмого. Соскучился Вадим Александрович. Правильно бабка говорила: приучать мужика к хорошему – только портить. Придется боссу провести вечер в одиночестве, ну коли совсем прижмет, так и с Кирой – Мара не ревнивая.
Мара отключила телефон, не попрощавшись. Переживет. У нее сейчас есть дела поважнее.
* * *
Она привезла Сухопарова к себе. Сгрузила тяжелое тело на пол. Подумав, прикрыла пледом. До утра не шелохнется. Зеркало, на всякий случай, перевернула стеклом к стене.
Итак, сорвался. Собственно, оно и понятно: если с детства не обучен контролировать силу, рано или поздно сила прорвется. В той или иной форме. Сухопаров выбрал не лучший вариант. Не без бабкиной помощи, разумеется, но от этого не легче.
Мара на коленках подползла к гостю. Сама виновата: недооценила. Думала дурачок, а дурачок возьми да и выкинь коленце. Держать в анабиозе долго не сможет. После сегодняшнего приключения требовалась подпитка.
Сидя на полу, Мара перелистала тетрадь Софьи. Старуха не оставила выбора. Сухопаров теперь полгорода разнесет. Разнесет – его уничтожат. А без Земли все под ноль. Утрать один элемент – Кайроса не будет.
Она привалилась к туше Сухопарова, закуталась в плед, стараясь согреться. От мужчины шло полуденное тепло. Пахло влажной, чуть подгнившей землей и осенними перепрелыми листьями. Мара закрыла глаза.
…Покосившийся дом, ржаво-красный клен под дождем, аромат последних флоксов и первых хризантем. Бабка сидела в кресле-качалке и вязала. Лицо спокойное и молодое. Только кожа на висках чуть-чуть пожелтела. В корзинке вместе с нитками срезанные цветы, ветки калины, немного грибов и ягод.
– Знала, что придешь, – сказала она. – С Петрушей, признаю, перемудрила. Сама не ожидала. Тут уж меня, старую, прости. Но как иначе? Ты виновата – не я. Придумала свои правила, внучка. Сама выигрываешь. Сама проигрываешь.
– Проигрываю.
– Признала-таки, – спицы удовлетворенно звякнули. – Гордыню смирила. А раз смирила, так и поговорить можно. Чего ты боишься, Марушка?
– Времени. Все перепуталось: и зима, и осень, и весна, и лето… Выхожу в ночь, прихожу в день, и наоборот. Себя забывать стала: то я молодая, то старше тебя. Чего хочу – не знаю, зачем живу – не помню. Раньше все просто было: тебя ненавидела, отца хотела найти, на могиле матери поплакать, замуж выйти, детей родить…
– Что же изменилось? – спицы быстро мелькали, создавая выпуклый узор. Белый клубок неторопливо крутился среди ягод, равномерно окрашиваясь красным.
– Будто не знаешь?
Вдалеке Мара увидела две фигурки – свою и бабкину. Они стояли у большого серого камня, изрытого веками. Посредине валуна змеилась трещина.
Бабка положила ладонь Мары на шершавую поверхность с вкраплениями зеленого мха, и она ощутила горячий пульс. Внутри билось чье-то огромное сердце.
