А ребятишки из кишок наделали ужасно непристойные надутые колбаски и своих сестер по вечерам пугали, так что те потом ни пукнуть, ни пописать не могли и на уроках в школе сочинения писали на одну-единственную тему: «Целомудрие – бывает же такое!..»
Им за это ставили колы, ремнем пороли, за волосы драли где придется, ну, и вообще…
Меж тем всю мебель растащили, а когда не стало в доме ничего, то вспомнили, что есть еще нетронутый топчан, и мигом сволокли его во двор.
Там человека по имени Хи, не церемонясь, сбросили под старый куст, как никому не нужный мусор, и убежали вместе с топчаном.
Еще ругались по дороге…
Темпераментные люди!
Вот лежит человек по имени Хи, как никому не нужный мусор, и видит, что и впрямь – лежит он под большим кустом, в углу двора.
И небо высоко над головою, и трава – пощупать можно, и солнце пригревает, и кузнечики поют…
Короче, сказочная красота!
И помереть теперь не грех.
Радуется Хи – до слез – и то ли тихо шепчет, то ли стонет:
– До чего же хорошо, когда на свете есть друзья! Ведь не оставили в последний час, пришли, исполнили желание мое… Какое благородство! Настоящие друзья.
И отлетела душа человека по имени Хи – такая маленькая, чистенькая, благодарная – и прикорнула на ветвях.
Под вечер куст зацвел – один бутон раскрылся, и цветок благоухал всю ночь, до самого утра, пока его не сорвала девчонка, торопившаяся в школу, чтобы написать там сочинение на тему: «Целомудрие – бывает же такое!..»
Истинно, прекрасен наш союз!..
3. «Как мимолетное виденье…»
Жил человек по имени Цы. У него был брат – по имени Чикуша.
Они были близнецы однояйцовые, хоть и совсем разноутробные.
И сами постоянно страшно удивлялись, как это могло случиться.
Оттого они друг друга ненавидели, причину видя в расхождении высоких жизненных соображений.
С детства мордовались, вот какие братья.
Их всем ставили в пример.
Человек по имени Цы мечтал писать, как Гоголь.
Его брат Чикуша писать вовсе не хотел, но, напротив, всё передавал изустно.
Где-то он работал по секрету.
И частенько: на кого из сочиняющих посмотрит – тот и пропадет.
Таких, как брат Чикуша, иногда в народе называют – «экстрасенсы».
Этот был не экстрасенс – бери повыше.
Человек по имени Цы своего брата Чикушу только «сволочью» и звал.
А тот, надо признать, по-родственному и без предрассудков – откликался.
Был воспитан хорошо.
Всю уборную обклеил сплошь портретами Морозова Павлуши – давнего героя своих детских снов, когда и энурез, и онанизм – в нечаянную радость…
Так они и жили.
Чрезвычайно интересно.
Вот раз прознал Чикуша, что человек по имени Цы вознамерился писать, как Гоголь, и говорит:
– Ты что? Ты враг народный? Всякие сатиры?
– Нет, – отвечает важно Цы, – я людям уши и глаза на правду буду открывать.
Уселся, значит, за обеденный стол и на листе бумаги написал: «Я помню…»
И задумался, бедняга.
Мыслей много, да ведь какую за какой поставить?! Страшная проблема.
Чикуша увидал, что накорябал Цы, и испугался.
– Эй, – кричит, – ты так не начинай! Ведь коли каждый – вспоминать начнет…
– А я не каждый. Я – как Гоголь, – возражает Цы. – Я по-большому. Чтобы на века осталось. Только вот не знаю, как продолжить.
Десять раз «Я помню» написал, и – стоп машина: дальше что-то жуткое выходит.
Гоголю такое и не снилось.
Ну, не выдержал Чикуша этой пытки и, где надо, устно изложил. Мол, брат он мне, но сущий враг.
И взяли темной ночью человека по имени Цы со всеми потрохами.
И судили – как врага, который постоянно хочет вспомнить самый вред.
А ничего пока не пишет, оттого что этот вред по капле собирает – тайно и в укромных уголках.
Вот судили, значит, Цы, но обошлись по-доброму: приговорили руки отрубить.
Чтоб лишнего к «Я помню» сдуру не писал. Чтоб был ему урок.
А человек по имени Цы, ну, такой простодушный, ничегошеньки не понял. Решил, что это – в наказание за всех облапанных им баб.
– Эх, надо б тебе пенсию отхлопотать, – заботится Чикуша. – Куда же ты теперь, калечный?!.
– А зачем? – не понимает Цы. – На гонорары буду жить. Как Гоголь.
Взял – и научился он писать ногами.
Очень даже ловко на машинке начал стукать – всеми пальцами, как пианист, вслепую, а пятками каретку двигал и интервалы отбивал.
Так наловчился вскоре, что печатать мог, и не снимаючи носков.
Вот только после этого воняло…
Но человек по имени Цы искусство свое никому не показывал, а к тому, что носочки смердят, был приучен с розового детства.
Ног никогда не мыл.
Считал, что Гоголь – тоже так…
Ну, не вытерпел Чикуша этой пытки и, где надо, снова устно изложил.
Мол, брат он мне, калека, но ведь сущий враг. К тому же и садист.
И взяли, как водится, человека по имени Цы со всеми потрохами – с машинкой, с носками и с листком бумаги, на котором было отпечатано: «Я помню…». А дальше, по обыкновенью – ничего.
Всё, бедолага, размышлял…
Был снова суд и так решил: Цы надо ноги отрубить. А то ведь черт-те что, глядишь, припомнит!
Вот стал человек по имени Цы жить теперь без рук и без ног.
Хорошо ему стало: конечности не мешают, катайся себе, куда захочешь.
Как Гоголь в тарантасе.
Только вот до Рима вряд ли выйдет. Визу не дадут.
– Бедный ты мой братик, – говорит ему Чикуша огорченно. – Как же я теперь с тобой намаюсь! Ты ж теперь сам и покакать не мастак – держать придется на руках, чтоб в унитаз не провалился.
А человек по имени Цы, ну, такой простодушный, ничегошеньки опять не понял.
– Ничего, – говорит, – это даже хорошо. Трудней с писаньем – лаконичней стиль!
И приноровился он в зубах держать фломастер и им безжалостно царапать по бумаге.
Написал-таки в конце концов: «Я помню…». И задумался, как прежде.
Мыслей даже еще больше, а проблема та же: совладай-ка с ними, изловчись!..
Вот смотрит Чикуша на это издевательство – и на глазах звереет.
