И осечка! Патрон, суку, заклинило! Перекосило! Пока младший сержант его выдёргивал, подсовывал другой, тот гад уже с первой колючки спрыгнул, на вторую кинулся, с неё тоже соскочил – и к третьей! Тут младший сержант ещё раз стрельнул – и попал! Тот гад споткнулся и упал, зарылся мордой в снег и даже руки раскинул.
Вот только звука выстрела младший сержант не слышал. Что такое? Он тогда передёрнул затвор, ещё один патрон дослал и в того гниду ещё раз – навскидку. И опять попал – тот весь аж дёрнулся. Вот только опять этот выстрел неслышный. Что это за хрень такая, думает младший сержант, я, что ли, сплю? А этот гад вдруг встаёт и сразу к третьей колючке. И лезет! Младший сержант в него ещё раз – и беззвучно! И промазал! Тот гад на колючку взлез, перевесился – и нырь в сугроб, уже на ту сторону, на вольную. И поковылял по полю, гнида. Нет, думает младший сержант, это сон! Да только, бляха-муха, какой сон, когда вон следы в прострельной полосе, а вон и он сам, гнида, к лесу шкандыбает. Младший сержант снял рукавицу, руку сразу холодом обдало, а он палец облизал, к затвору приложил, рванул – и сразу кожу оторвал, с кровищей. Нет, думает, значит, не сон. И что будет дальше? Трибунал! И расстреляют! Этот же гад сбежал, скотина, он уже в лесу. А ты тут стой, Мовнюка дожидайся. А…
Правильно! Младший сержант глянул вниз – на эту сторону по лесенке, а на ту сразу сугроб глубокий и дальше скат. И он полез через верх, одной рукой цепляется, а во второй держит винтарь. И спрыгнул с вышки в сугроб, скатился вниз по скату, встал – и побежал к следам! А после, по следам, по полю, к лесу. Быстро бежит, как только может, запыхался, руки трясутся, как теперь, думает, буду стрелять, промахнусь же! Но бежит. А уже понемногу светает, уже и фонарей не нужно, и без них всё видно, младший сержант успокоился, думает: теперь я его, гада, слёгка подстрелю и мне, может, опять дадут пять суток к отпуску и даже к значку представят! И как он про значок подумал, так ему сразу ещё легче побежалось. И вот забежал он в лес, по следам, и там ещё немного пробежал по ним по просеке, а после следы в сторону – и он туда же…
И остановился, потому что видит: этот зэк сидит прямо в сугробе, перед ним кучка наломанных веток, будто для костра, и он, к ним наклонившись, на них дует, как будто огонь раздувает. Но только нет там никакого огня, а только одна снежная пыль подымается! Чудно, думает младший сержант, обкурился он совсем, наверное. Снял шапку, утёр ею лицо, опять надел и говорит:
– Ты чего огня не разжигаешь?
Зэк поднял голову и говорит:
– А мне и так тепло.
И только тут младший сержант узнал его! Это же тот самый зэк – Верабейко, пятьдесят восьмая, за которого ему пять суток прибавляли! За то, что он его убил! А он вдруг тут сидит! Оробел младший сержант, чуть не закашлялся, и говорит:
– Так ты же неживой, собака!
А тот с усмешкой отвечает:
– Да, неживой. И что?
А младший сержант:
– Покажи!
Зэк расстегнул бушлат, а после робу – и там на груди такое месиво, что младший сержант аж скривился. А зэк засмеялся – громко! Рожа у него была страшнющая, вся в пятнах. Младший сержант стоит как столб, шевельнуться не может, и винтарь тоже как свинцом налит. А этот встал, запахнулся и пошёл в тайгу. И, мало-помалу, ушёл. Винтарь сразу лёгкий стал, удобный. Но младший сержант его не вскидывал, не целился, и не бежал за зэком. А просто стоял. Стоял долго. А после поднял винтарь и осмотрел его, всё ли с ним в порядке, после опёрся на него, снял с правой ноги валенок и размотал портянку, приставил ствол себе под подбородок, сунул большой палец ноги под скобу и нажал на курок.
Громыхнуло так, что капитан Дередя, а он шёл мимо, аж подпрыгнул! Видит, а это на той гадской вышке! Вот и опять, подумал капитан Дередя, какое место подлое – и побежал! За нам другие побежали. А взлезли наверх, смотрят, а там новоприбывший младший сержант Недоля лежит без головы, одна нога босая, рядом валенок. Дередя повернулся к Мовнюку и очень сердито сказал:
– Я же тебе сколько раз говорил, курва, нельзя сюда молодых назначать! Стариков, что ли, нет?!
– Га! – насмешливо ответил старшина. – Старики сюда пойдут, а как же! Да они лучше сразу под трибунал. Это всё этот Верабейко, сволочь, это всё его дела!
Капитан угрюмо промолчал. Тут как раз подошли санитары, стащили безголового на снег и положили на носилки. Капитан стоял, смотрел на них и думал, что, может, и в самом деле послушаться совета фельдшера: сжечь эту поганую вышку и перетянуть колючку напрямую, оттуда и вон дотуда. Территория, конечно, станет меньшей, но зато надёжно охраняемой.
Выходи строиться!
Было часа три, может, четыре ночи, когда Григорий вдруг проснулся. Темнота была кромешная, ничего не рассмотреть. Тогда он приподнял голову, прислушался… И услышал – во дворе порыкивал мотор. Григорий встал, подошёл к окну. Посреди двора стояла большая чёрная машина, фары у неё ярко горели, снег на свету искрился. Из машины выходили люди в коротких ладных полушубках. Григорий отшатнулся от окна, боком вернулся к кровати и сел на неё. Тяжело заскрипели пружины. Суки поганые, гневно подумал Григорий, скрипят как гадливо! А эти уже поднялись на крыльцо, открыли подъездную дверь и вошли. Опять стало тихо – это пока они поднимались по лестнице. А после застучали в дверь квартиры. И ещё, ещё стучали, очень крепко. А после Митрич им всё же открыл, Митрич живёт рядом с дверью. Они с ним быстро посчитались и пошли по коридору. Шли, стучали в двери комнат и приказывали громко-повелительно:
– Выходи строиться! Всем на расстрел! Выходи строиться! Всем на расстрел!
Постучали и к Григорию. Он сидел на кровати и не шевелился. Слышал, как по коридору шли соседи, семья за семьёй. Мужчины шли молча, а женщины одни рыдали, а другие бессильно ругались. Дети, что поменьше, плакали. Григорий продолжал сидеть. Вдруг раскрылась его дверь, показалась чья-то голова в фуражке и строго сказала:
– Тебе что, нужно особое приглашение, да?
– Сейчас, сейчас, – сказал Григорий, вставая с кровати. – Одеваюсь.
Голова исчезла, дверь закрылась. Григорий опять сел на кровать. В коридоре постепенно стало тихо. Потом ляскнула входная дверь в квартиру и стало совсем тихо. Григорий подождал ещё немного. Теперь стало шумно во дворе. Он опять с опаской подошёл к окну и осторожно выглянул во двор. Все стояли возле той чёрной машины, человек в фуражке стоял перед строем и что-то читал по бумажке – это, наверное, был список арестованных. Вначале всё было нормально, а после в списке стало что-то не сходиться. Человек в фуражке сделал знак и человек в ушанке приложил рукавицу к виску, а после подхватил винтовку и быстро пошёл назад, к подъезду. Это они меня хватились, подумал Григорий и отскочил от окна. А куда, подумал он, ему теперь деваться? В шифоньер? Сразу найдут! А под стол? Так стол без скатерти, под ним всё видно. А под кроватью чемодан и ящик, туда не залезть. А…
Ну и хрен с ним, подумал Григорий обречённо, отошёл вглубь комнаты и снова опустился на кровать. Слышно было, как открылась дверь в квартиру, после прошмякали шаги, потому что ноги были в валенках, после открылась григорьева дверь и тот человек с винтовкой быстро вошёл в его комнату, встал посреди неё, осмотрелся туда и сюда… И будто его не заметил, подумал Григорий, сидя на кровати, как пить дать не заметил, слава тебе, Господи, потому что этот человек с винтовкой развернулся к шифоньеру – и саданул в него штыком! А после ещё раз! И ещё! А после так же саданул под стол! Как на занятиях, чётко: упор на переднюю ногу и р-раз всем корпусом вперёд! И р-раз! И р-раз! Штык так и поблёскивал! Григорий сидел на кровати, весь дрожал, язык прилип в нёбу, молчал. А человек в ушанке перестал колоть, закинул винтовку за спину, развернулся и ушёл. Громко хлопнул одной дверью, второй, после неслышно шёл по лестнице, после ляпнул входной дверью и тяжело сошёл с крыльца – снег заскрипел под ногами. Григорий ждал: сейчас мотор начнёт громко порыкивать, они развернутся и уедут.
