И пошли они. Шли очень хорошо, потому что за миколайкины байки их везде кормили и поили в три горла. Вот, скажем, придут они в какую хату, сядут, Миколайку блинами накормят – он мяса не ел, – а потом Балазей, собравшимся тайно моргнув, степенно спросит:
– А скажи нам, учёный человек, откуда люди на земле взялись?
Миколайка:
– С деревьев. Люди раньше были дикие, мохнатые, с хвостами.
Все молчат, головами кивают. Ведь сказано им: Миколайка обидчив; чуть что, он сразу замолчит. Но уж если над ним не смеялись, так он, бывало, такое вещал, что просто представить нельзя. Да только что нам Миколайкины слова, когда его дела и того хлеще оказались!
А было это так. Шли они, шли и дошли до Архаровска. А день тогда был ясный, солнечный, поле вокруг, цветы цветут, в трёх верстах – городская застава. На душе хорошо и светло! Вот и сели друзья отдохнуть. Балазей разулся, портянки на кустах развесил. А Миколайка свою торбу развязал и стал доставать из неё деревяшки, прутики, дощечки, крючки, закорючки, обрезки холста…
– Что это? – удивился Балазей.
Молчит Миколайка, сопит. Щепку к закорючке, закорючку к дощечке цепляет, тут же рядом деревяшку приспособил, холстом обернул, потянул – закрепил. После попробовал на крепость. Не удержался Балазей, встал, подошёл, посмотрел…
Ничего не понятно! А Миколайка, опять же молчком, своё строение расправил, хомуты за плечами приладил, руки кверху поднял, улыбнулся и спросил:
– Похожи?
И только теперь Балазей догадался! Спрашивает:
– Крылья, что ли?
– Они.
Стоят друзья, молчат, и у каждого мысли свои… А потом Балазей говорит:
– Давай! Показывай!
Посмотрел Миколайка на небо, признался:
– Я солнца боюсь. Как бы оно мне крылья не спалило.
– А ты высоко не бери.
– Э! – говорит Миколайка. – Тут только взлети, а потом разве удержишься?! – и в небо смотрит, щурится, весь светится.
А Балазей головой покачал и подумал: не жилец Миколайка, как пить дать не жилец! Ведь же убьётся!
А Миколайка по поляне походил, попрыгал, испробовал крылья на крепость, а после снял их, разобрал и в торбу спрятал. Сел, снова в небо посмотрел и говорит:
– Есть, мне сказали, в Архаровске лекарь, от всех болезней лечит. А ещё, говорят, есть у него холодильная мазь. Вот бы мне бы этой мази добыть!
– Зачем?
– Крылья смажу, и они тогда не загорятся, – говорит Миколайка. – Да только мазь очень дорогая, а где столько денег взять? – и смотрит синими глазами. Вот такущими! Глянул в них Балазей… и решился. Сказал:
– Государь нам поможет! – и встал, и ружьё подхватил, и повертел им для красы.
А что? Ружьё богатое: дуло чернёное, курок золочёный, приклад деревянной душистой породы в рисунках. Да за такое даже не в базарный день большие деньги выложат – ещё бы! Но испугался Миколайка, говорит:
– Как же такое можно? Ведь это подарок!
– Молчи!
И… отвернулся валацуга, и носом зашмыгал. Жаль ему верного товарища и, конечно, жаль ружья. Но и охота крылья испытать! И смолчал. Пошли они, вошли в Архаровск. А там, даже в корчму не заходя, сразу повернули к лекарю.
Лекарь про мазь не отпирался, говорит:
– Да, наилучшая! От горячки спасает, от жару, от пару, от свары. Пятьдесят ассигнаций стакан.
Миколайка:
– А если в обмен? Например, на ружьё? Сколько дашь?
И Балазей ружьё с плеча снимает. Лекарь прищурился.
– Дай-ка сюда, – он говорит, – я посмотрю.
А Балазей:
– А что смотреть? Сейчас и так проверим! – да и клацнул алмазным курком!
Лекарь в крик:
– Ты чего? Очумел?
Балазей ему ружьё к брюху приставил, спрашивает:
– Сколько стоит? Не слышу!
Лекарь зажмурился.
– Даром берите, не жалко.
Взяли ровно полведра – и сразу в дверь, а там через забор, а дальше подворотнями, оврагами, канавами, собачьими лазейками…
И затаились в воровской ночлежке, в полуподвальной конуре, тьма, смрад, зато надёжно, тихо, и стали ждать утра. Миколайка, крылья мазью натирая, неумолчно вздыхал, причитал:
– Эх, не к добру этот разбой нам обернётся! Я же не знал! Я же думал, мы меняемся!
Балазей терпел, терпел, а после говорит:
– Ну так пойди, верни!
– А крылья как?
– Тогда молчи!
Молчит Миколайка. И дальше мажет, старается. А что! Крылья – это вам не поросёнок, тут поступиться никак не возможно. Тут же великое дело!
Но не всякое великое к добру. И так оно тогда и было. Назавтра они встали до зари, побрились начисто, и натощак – для пущей лёгкости – пошли. Да, а крылья надели, конечно. И вот Миколайка в них идёт, к бокам их прижавши, а Балазей перед ним. А сзади за ними уже начал народ собираться и на Миколайку глазеть. А они идут себе, ни на кого не смотрят.
И вот вышли они на базарную площадь, потому что там лучше всего, там для разбегу просторно. Но как только купцы-продавцы увидали Миколайку с его крыльями, так сразу кинулись к нему и уже совсем проходу не дают, а сразу все наперебой интересуются:
– Почём товар? Зачем товар? Чего так много просите?
– Не продаётся! – кричит Балазей. – Не хватайте! Не рвите! А кто чуда желает, валите за мной. По пятаку беру, по-божески!
Вот там до чего тогда дошло! Но Миколайка никого не видит и не слышит. Идёт себе через толпу как через бурелом, а Балазей перед ним и кричит:
– Не лапай! Не замай! Это, может, заморское чудо; не трожь!
Но тут вдруг как назло кто-то цоп его за руку! Цепко! Обернулся Балазей, хотел нахалу по сусалам съездить… И обмяк!
И то сказать – ведь перед ним его штабс-капитан! Усы вощёные, глаза кровавые. И грозно шепчет:
– А, беглый солдат! Балазей! Вот ты где!
Балазей побелел, отвечает:
– Обознались, вашбродь, ну ей-богу обознались!
– Ну уж нет! Всё как есть! – ревёт штабс-капитан. – И повесят тебя, Балазей, за измену отечеству!
А что? И запросто повесят. Он ведь мало того, что со службы сбежал, так ещё украл секретное трофейное ружьё. Да, тут верная смерть! Разве что…
Подскочил Балазей, заорал:
– Полетел! Полетел! – и пальцем в небо тычет.
Штабс-капитан поверил, глянул… А Балазей рванулся, вырвался – и кинулся в толпу, и в ней сразу пропал! Штабс-капитан, осерчав, по-военному свистнул. Солдаты – на свист, а народ – кто куда. Невозможная давка. И тут…
