83
Смесь духоты и вони в рыбном трюме была такой густоты, что ее можно было вырубать заступом. Язычок светящегося пламени отказывался жить здесь, норовя растечься в прощальное шипение по плошке черного фитильного масла.
Связанный по рукам и ногам Мериптах лежал на мешках с сушеной рыбьей чешуей, боясь пошевелиться, чтобы она не впилась в спину глубже, чем уже впилась. Кричать было бесполезно, крик не выкарабкается из этого плавучего подвала, не просочится сквозь залитую рыбьим жиром палубу.
Мериптах непроизвольно шевельнулся и заскрипел зубами от мелкой множественной боли. Сильнее, чем рыбья чешуя, ему досаждали лишь воспоминания о том, как он сюда попал. Как же могло получиться, что он, уверенно направляясь к отлично высмотренному с башни женскому лесу, оказался на этой гнилой припортовой улочке, да еще и в такой момент, когда там не было никого, кроме дурного рыжего урода с мордой, заляпанной волдырями, и с хваткими рыбацкими лапами? Хорошо еще, что он не успел отплыть – по набережным прошелестел приказ о закрытии гаваней. Теперь рыбоработорговец не скоро найдет случай получить за свою сухопутную добычу полагающиеся дебены.
Это злит его. Он спускается и, распахнув пасть с четырьмя черными клыками, поносит Мериптаха, посмевшего достаться ему в столь неудачное время.
Опять идет.
Плоская, но невероятно широкая фигура ловца мальчиков спустилась по скользким черным ступеням в трюм. Вошла в слежавшийся воздух боком, так его сопротивление было меньше.
Усевшись напротив лежащего, рыбак стал осыпать его медленными проклятиями, раз за разом повторяя весь известный ему набор грязных слов. Если бы надо было понимать таких людей, то рыбака можно было бы понять: мальчик, не вставая со своего лежачего места, поставил его в тупик, загнал в угол, связал по рукам и ногам! Вместо выгодного товара он оказался опасным балластом. Отплыть с ним нельзя и оставаться здесь нельзя. Выгнать, опять же, нельзя! Рыбак отлично знал порядки Авариса – мальчишка все расскажет стражникам, а за такое преступление – похищение мальчика – на здешних берегах полагается такая казнь, что и думать тошно.
Надежды на то, что выходы из гаваней скоро откроют, – нет. Война есть война. Каждый час нахождения у проклятой набережной проклятого города – громадный, все нарастающий риск.
Что ж, кажется, другого выхода нет. Мальчишку нельзя увезти и продать, его нельзя отпустить. Значит, от него надо избавиться другим способом.
Мериптах пошевелился и тихо застонал – спина ныла невыносимо.
Себда (так звали похитителя) удовлетворенно оскалился. Кажется, уколы его слов оказывают действие на эту юную мумию.
– Меня зовут Мериптах, – сказал Мериптах, решив, что только открывшись, он имеет возможность выбраться из этого трюма, с этих пыточных мешков. Трехдневное молчание ничего не дало. Упорствовать не имеет смысла. Что в худшем случае его ожидает? Человек со страшной кожей просто отведет его во дворец Апопа в надежде на получение награды. Какое его ждет наказание за попытку побега? Мериптах был уверен, что наказание будет нестрашным, особенно в сравнении с духотой и безжалостной чешуей этого подвала.
Себда не сразу понял, что именно сообщил ему мальчик. Назвал имя, соблаговолил. И что с того?
– Меня зовут Мериптах.
Наконец дошло. Красная, бугристая кожа вдруг заполыхала, будто бы пропитавшись внутренним огнем. Полные мутного недовольства глаза оживились, и задвигались кривые склеротические пальцы на лапах ловца. Так проявляет себя в человеке внезапно возбудившаяся жадность – зрелище неприятное, но уж что тут поделаешь, такова она.
– Пойдем, ты отведешь меня во дворец.
Рыбак остался неподвижен, продолжая переливаться всеми отвратительными красками своей разбуженной алчности.
Мериптаху казалось, что он сказал достаточно, но рыбак оставался неподвижным, что было непонятно, ибо ничто так не побуждает человека к быстрому, даже суетливому действию, как возможность быстро обогатиться. И мальчик добавил:
– Царь даст тебе много денег, если ты приведешь меня к нему.
Себда оскалил свои клыки и наклонил ухо к плечу, что-то высматривая в лежащем пленнике. Это Мериптаху не понравилось.
– Даст. Наверное, много даст. Но никогда не даст столько, чтобы искупить всю вину передо мной.
Слова эти были непонятны мальчику, и оттого они напугали его. Настолько, что он перестал чувствовать боль в исколотой спине.
– Значит, это о тебе кричат глашатаи на всех перекрестках?
– Да.
– Это ты уже целый месяц гостишь в царском дворце?
– Да.
– Это ты теперь новый избранник Апопа?
Тут Мериптах промолчал.
Себда зажмурился, переполненный каким-то непонятным, но несомненно гнусным блаженством.
– Я ошибся в тебе, мальчик. Увидел в тебе только красивого юного раба, которого можно выгодно продать, отплыв подальше от города, но, оказывается, вот оно что.
Страшный рыбак замедленно поморгал воспаленными веками:
– Тебе не повезло, мальчик. Здесь в городе тысячи и тысячи людей, если бы ты попал в руки к любому другому, для тебя это было бы лучше, но ты выскочил на мою дорожку. Я рад тебя встретить, ты тот, кто мне поможет исправить чудовищную несправедливость, в которую я был ввергнут капризом этого города давным-давно. Но за эти годы рана не только не зажила, но даже не начала затягиваться. Я думал, что я так и умру с сердцем, изъеденным больше, чем моя кожа. И тут вдруг, случайно, нисколько не ожидая, я вдруг… Ты не мальчик по имени Мериптах, ты флакон с лекарством, которое меня исцелит.
Шевелиться было бесполезно и больно, но жуткая догадка заставила пленника змеиться вдоль своей длины, увеча кожу на спине.
– Великий правитель великого Авариса приготовил тебя для своих надобностей. Отбирал, выискивал, открывал перед тобою хранилища всех драгоценностей… а достанешься ты мне.
Мелкий, липкий смех сползал с расплющенных, потрескавшихся губ, слезы текли, пересекая все еще наклоненное лицо наискосок, вспыхивая на буграх особенно выдающихся нарывов.
Мериптах стал шевелиться яростнее.
– Ты уже все понял? По-онял, Апоп не приблизил бы к себе дурачка.
Рыбак всхлипнул от тяжкого, мучительного счастья, разбрызгивая капли слез и слюны по сторонам.
84
Хека нашел себе отличное место для своего подсматривающего ока. Это была квадратная башенка двадцати примерно локтей высотой, с одной полуобрушившейся гранью. Когда-то она, может быть, была жилищем плодовитого иноземного дерева, теперь же внутри ничто не напоминало о визитах «царских друзей», все было забито клубами ежевичных кустов, настолько колючих, как будто это был склад забытого раздражения. Торговец благовониями швырнул туда несколько горстей семян льна, смешанных с порошком из шкуры красной лягушки, чтобы распугать весьма возможных тут змей. Забравшись внутрь, обнаружил остатки некой лестницы, ведущей к зияющей дыре наверху, набитой звездами. Проткнув остробородой, подвижной головой крышу, осмотрелся. Дом госпожи Бесоры был недалече, хотя и частично прикрыт купой незваных платанов. Несмотря на эту помеху, можно было догадаться, что там, в доме, нечто затевается. Полыхало пламя возле уличных жертвенников, в порывах этого пламени мелькали многочисленные женские фигуры. Что интересно – все в белых одеяниях. Это Сетмосу-Хеке понравилось, потому что свидетельствовало – собравшиеся женщины объединены чем-то большим, чем просто время и место. Это входило в его планы. Став единым целым, разрозненные деревья этого леса превратятся в нежданную силу, что взорвет отвратительное равновесие, в котором застыл ночной город.
