Барабанный грохот нарастал, выкатываясь из-за скалы все более мощными волнами. И в этой невидимости приближающихся азиатов была большая часть муки для непроизвольно пятящихся египтян. Небамон командовал, но понимал в отчаянии, что это бесполезно, как тыкать копьем воду.
Когда сквозь звук барабана проступил и стук многочисленных, жадно грызущих дорогу копыт, начали разбегаться по кустам негры. Сначала сменные, а потом и те, что держали на плечах драгоценные носилки. Они качнулись несколько раз, как корабль в морских бурунах, и тяжело съехали по черным плечам в пыль дороги. И никому до них теперь не было дела. Кроме Са-Амона. В его сердце вместо азиатского страха проникла надежда. Задергались полковые носильщики, и тюки с их плеч посыпались, покатились по сторонам. Пехотинцы вертелись, озираясь, удерживаемые на месте только силою отчаянных приказов Небамона, но в руках у многих уже не было оружия. Старый страх советовал бросить его, ибо всех вооруженных гиксос убивает непременно.
Са-Амон ждал, прищурившись, массируя затекшие кисти рук, пытаясь как можно точнее выбрать «свой» момент, когда у носилок почти никого, а гиксосы еще за скалой.
Вот оно, кажется.
Он сделал большой шаг вперед, и вдруг его понесло с неожиданной силой в сторону. Дернулся к бегству его охранник и потащил за собой потерявшего равновесие гиганта. Са-Амон отлично рассмотрел камень, в который ему суждено было рухнуть лбом…
«Не безумны ли вы, во имя старых своих выдумок раскалывающие силу Египта?! Не безумны ли вы, противящиеся силе Амона Вседержителя, первого среди богов?! Золотые Фивы выходят на бой с воинством Сета, жующего песок и запивающего кровью земли нашей, а Мемфис переходит путь и твердит о своем мертвом величии и первородстве Птаха. Вы поднимаете копья, но это не копья, а соломины. Вы возносите щиты, а они не отражают даже полет пчелы. Вы объявляете бой и бежите! А возмущенный вами нечистый уже близится, и над ним смертоносная пыль пустыни, и в руках у него меч, разрубающий ваши мечи. Вы исчезаете, как размываемый течением песчаный холм, и Амон Сокровенный теперь одинок, и золото его мудрости подменено медяками вашей спешки»… – И Са-Амон, очнувшись, сразу же перевернулся на бок и открыл глаза.
Взгляд его был мутен, сквозь серую пелену проступали лишь неясные очертания. То ли деревьев, то ли скал. Это было непонятно, также непонятна была тишина, стоявшая вокруг. Может быть, ударом отшибло не только зрение, но и слух? Са-Амон сел, пытаясь потными кулаками протереть глаза. Пелена покраснела, но сделалась прозрачнее. Кровь из раны на лбу, понял пленник. Он помотал головой, рассчитывая таким образом рассеять тишину в ушах. Этого не получилось, но зато еще более прояснился взгляд и стало понятно, почему тихо. Вокруг, насколько хватало силы замутненного взгляда, не было ни души. Валялись тюки носильщиков, валялись копья, на ближайшей акации висел заброшенный туда лук. Но ни одного человека. Даже того охранника, к которому была привязана веревка Са-Амона. Чтобы окончательно в этом убедиться, он подогнул к груди связанные руки и увидел лишь обрезанную веревку. Охранник сбежал, так же как и прочие выкормыши Небамона, образцовые египетские копьеносцы и лучники. Тяжелый желчный смешок выполз из распухших губ связанного «подарка». И с этим войском…
Са-Амон поднял валявшийся поблизости нож и освободился от пут. Даже если бы он до сего момента сомневался в том, что верховный жрец Аменемхет видит истинное течение событий, то теперь бы сомнения отлетели далеко. Мысль об Аменемхете вдруг обернулась мучительной стороной – Мериптах?! Он огляделся. Носилок с саркофагом нигде не было. Налетевшие гиксосы не только распугали воинов Птаха, но и похитили спящего мальчика! Поймут ли они, что он такое есть? Или же они специально посланы за ним?
Зачем он Апопу?! Что он сделает, получив его тело? Может, у него есть зелье, чтобы пробудить его? Если бы он желал его смерти, то велел бы просто отсечь голову, но не увозить. Значит, мальчик ему нужен живой. Пусть Мериптах окажется не в руках Яхмоса, все равно приказание верховного жреца будет не выполнено. И без того гудевшая голова Са-Амона окончательно отказалась соображать, и он схватился за нее почти бесчувственными руками.
И тут из-за кустов акации, на которой висел лук, донеслись какие-то звуки. Воины Птаха возвращаются. Са-Амон спохватился – как же глупо он себя ведет, стоя просто так тут, на месте несостоявшегося боя. Вернувшись сюда в достаточном количестве, люди Небамона снова его свяжут. Негнущейся, мертвой кистью Са-Амон подоткнул под мышку поднятое копье и заковылял в кусты.
Теперь спящего мальчика нужно было не просто убить, его нужно было еще и отыскать. Чтобы заниматься этим, лучше находиться на свободе.
Он устроился в темной тростниковой норе и принялся растирать деревянные кисти рук, не обращая внимания на оживившихся комаров и слепней, толпой налипших на его широкую спину. Его убежище было шагах в пятидесяти от камня, рассекшего лоб, поэтому он отлично слышал, что происходит на дороге.
Воины Птаха пристыженно возвращались, выгребаемые из тростниковой чащи ругательствами командира. Заросли хрустели и справа, и слева от Са-Амона. Дважды сокрушенные герои прошли буквально в двух шагах от притаившегося беглеца, и он порадовался, что папирус так густ в здешних местах.
Воинство Небамона восстановилось на удивление быстро. Схлынул испуг, возобновился порядок.
Руки постепенно начинали слушаться. Са-Амон лишь слегка пошевеливал пальцами, при этом прислушиваясь. И ему удалось расслышать самое главное: сейчас мы пойдем и отобьем вверенную нам верховным жрецом Птахотепом святыню. Кто рассмотрел врага, понял уже – он не то, что о нем думают. Это просто конный сброд. От него не следовало бежать, потому что он сам обратился в бегство. А пока собираются носильщики и негры, нужно отыскать беглеца, перерезавшего веревки. Последовала команда, и тростник зашуршал перед Са-Амоном по фронту в сто локтей. Пристыженные воины со всей страстью бросились на поиски. Са-Амон поднялся и побежал, пригибаясь, прочь от дороги, к речному берегу. Тучи насекомых, возбужденных запахом человеческого пота, встали над ним, как столб. Горло забивала летучая труха, под ногами что-то чавкало и змеилось. Даже каменные подошвы рвало торчащими из воды кореньями. Того, что его различат по шуму, Са-Амон не боялся, преследователи бежали в таком же облаке тростникового треска. У него была одна забота – не наступить на ядовитую змею, – вот одна рябит воду, удирая, – и не проколоть ногу насквозь. Вот вторая гадина, обвивается вокруг сухого древесного ствола, добираясь до птичьей кладки. Тростник снопами валился вправо и влево под мощными руками беглеца. Внезапно на него выпала черная, блестящая маска с оскаленным от ужаса ртом и ярко-белыми белками. Слишком далеко запрятавшийся негр. Са-Амон, державший копье под самым острием, выпустил его вперед и убил несчастного прежде, чем тот успел издать хотя бы звук.
Почти сразу вслед за этим Са-Амон выбрался на твердую дорогу, неприметную тропку, петлявшую меж двумя стенами зарослей несомненно в сторону берега. Если погоня не набредет на нее, то можно считать, что он уже спасся. Один плавный поворот следовал за другим. По расчету Са-Амона, до берега оставалось не более сотни шагов, как вдруг под ноги ему бросилась мусорная куча и мелькнула впереди плоская крыша крохотного крестьянского дома. Деревня. То, значит, была не косулья водопойная тропка, но поросячья дорожка к дармовому угощению. Зачем нужна деревня? Расспросить хотя бы, где ближайший гиксосский гарнизон. Мериптаха, несомненно, доставят сначала туда.
