Паруса судов были убраны – воздух был неподвижен, как прозрачная пирамида, зато обливались по́том гребцы в деревянной скорлупе судов, буксирующих ладью. Набережная даже в этот ранний час была не пуста. Торговцы, нищие, портовые писцы во множестве толклись на каменной ладони. Они давно уже приметили приближающуюся эскадру. Часть возбужденно сгрудилась у места обычной швартовки знаменитого корабля, другая ринулась в город, оповещая и важных, и всяких о вот-вот грядущем событии – возвращении в город ладьи Амона-Ра. Так что когда с буксира, первым прислонившегося к камню пристани, спрыгнули на берег специальные глашатаи Аменемхета, в их усилиях уже не было нужды. Город кипел встречей. Из всех улиц, выходящих прямо к пристани, вытекали ручейки коричневых двуногих муравьев. Где-то уже зародилось глуховатое биение барабана, перекликались писклявые негритянские дудки. Египтянину, особенно городскому, особенно фиванцу, только дай повод попраздновать.
Са-Ра озабоченно теребил свое некрасивое ухо, прикидывая, как ему расставить своих людей, дабы его святейшество без каких-либо шероховатостей проследовал в пределы храма.
Среди встречающих не было ни одного из правящих братьев.
Камос в это самое утро бился в лихорадочном припадке в самом затененном покое своего дворца. Его трясло, любой, самый слабый свет мучительно разъедал ему глаза и все время хотелось пить. Выпитое тут же исходило по́том, и слуги едва успевали менять простыни на его ложе. Такие приступы случались два или три раза в месяц. В прочие дни номарх был вял, равнодушен к жизни и едва мог вникнуть в дела своего удела. Недугу этому было не менее трех лет, и постиг он Камоса почти сразу же после его вступления на фиванский престол. Призванные отовсюду лекари, даже из Авариса, принуждены были отступиться – их лекарства не помогли Камосу. Только специальные снадобья, освященные молитвою в храме Амона, давали правителю некоторое и временное облегчение. И без того преданный всем сердцем верховному городскому божеству, номарх теперь оказался в полнейшей от него власти. Поэтому советы Аменемхета без труда входили в его сердце, тогда как скептические и грубые речи младшего брата лишь пугали.
Сам он, воитель Яхмос, в момент прибытия ладьи к фиванской пристани несся по каменистой равнине на двухместной колеснице, стоя справа от возницы и натягивая тетиву специального «львиного» лука, выпускающего особые, тяжелые стрелы, способные при удачном выстреле насквозь продырявить огненную кошку. Сандалии номархова брата надежно сидели в кожаных петлях, торчащих из дна колесницы, прочный ремень из кожи молодого бегемота крепил его за пояс к округлым перилам бешено прыгающей повозки, поэтому когда колесо налетало даже на крупный булыжник, Яхмос лишь пружинил на мощных ногах, не теряя охотницкого внимания. Крупные хурритские кони мощно тащили повозку, дробя копытами осколки известняка. За колесницей вставало и отставало пыльное облако, в нем терялись две колесницы сопровождения и кашляли бегущие следом копейщики. Они нужны были на тот случай, если львиная семья, вместо того чтобы попытаться увильнуть от столкновения с пыльным, мечущим стрелы облаком, вдруг бросится в атаку.
Вон они слева, в тени меж скальными наростами, в тени кустов. Два самца, один котенок и три самки с любопытствующими мордами. Появление грохочущей, трубящей охоты заставило их оторвать животы от теплых камней. Вяло отрыкиваясь через плечо, они начали перебираться повыше к вершине рыхлого, распадающегося холма.
Яхмос прокричал в ухо своему вознице, чтобы тот взял левее. Это было опасно, потому что у подножия львиного убежища была целая поляна крупных камней, отчего был прямой риск покалечить лошадей. Возница и не подумал ослушаться. Он был из породы «сельских слуг», как их презрительно называла утонченная и развращенная столичная знать. Это были по большей части выдвинувшиеся в последние годы провинциалы. Они верили в Яхмоса, как в самого Монту, и погибнуть по его приказу считали за поощрение.
Колесница, дико подпрыгивая, скакала по камням. Яхмос сильно отклонился на бегемотовом ремне, натянул тетиву и, выждав момент без тряски, выстрелил. И сразу попал одному из самцов в заднюю левую лапу. Тот нервно поскользнулся на камне, съехал ниже и обиженно зарычал. Гнев, смешавшийся с удивлением, породил неожиданный, очень резкий звук. Вместе с ним в ноздри зашоренным лошадкам ударил густой настой львиного запаха, оставленный всем кланом на покинутом лежбище. Лошади дернули вправо, а тут еще подряд два каменных выступа под левое колесо. Колесница некоторое краткое время катила на одном колесе, как бы раздумывая, что делать дальше, но вес двух человеческих тел, не удержавших равновесия, лишил ее выбора, и произошло шумное, пыльное обрушение на правую сторону.
Пять больших кошек, не торопясь, спускались по каменистому холму, чтобы на месте разведать, что там произошло. Свалившиеся друг на друга, перепутавшиеся сбруями лошади ржали в один голос, сводимые с ума запахом невидимой опасности.
Аменемхет глядел на суету своих охранников на набережной, но уже знал, что усилия их будут потрачены впустую. Он решил, что отправится сейчас не в храмовую резиденцию, а еще дальше, вверх по реке, где его ожидает вожделенная встреча, о которой он грезил едва ли не каждую ночь, проведенную вне Фив. Он велел подать к борту ладьи лодку с восемью гребцами для себя и еще две для охранников, и приказание было немедленно выполнено, ибо вдоль пристани было пришвартовано множество самых разнообразных судов. Са-Ра, ничего не спрашивая и не удивляясь перемене намерения господина, отдавал распоряжения, связанные с переправой. Аменемхет медлил. До того как сойти на борт подогнанной посудины и отплыть, ему предстояло решить, что делать с разговорчивым перебежчиком. Где содержать его отныне? Хочется посадить в клетку, но это не годится, он перестанет быть покладистым. Устроить в своем дворце? Безумие! Оставаться на ночь под одной крышей с человеком, способным на то, на что способен этот нечистый брат? Нет! Надо было все время иметь его под рукой, но чтобы он не имел возможности пустить в ход свои слишком ловкие руки.
Аменемхет нашел выход. Он ему не слишком нравился, но был лучше всех прочих рассмотренных. Мегила будет жить пока в доме, находящемся за пределами храмовой территории, но имеющем с нею общую стену. Прежде здесь обитал Уаб-та, глава речных писцов, следящих за тем, как содержится водное хозяйство храма – корабли, склады на пристанях, гусиные фермы на речных островах. После смерти уважаемого Уаб-та его сын не смог доказать свои претензии на его должность и имущество, ибо далеко не достиг уровня отцовской учености. Как подвозил дрова для кузниц, так и продолжал подвозить. Главным претендентом на уютное и престижное жилище сделался Пианхи, человек молодой, но успевший снискать признательность верховного жреца. Пианхи уже было почти обещано, что он станет владельцем дома. Он за свой счет сменил воду в бассейне и перемостил дворик. Каково же ему было услышать, что владельцем всего станет этот серолицый перебежчик.
Но с волею верховного жреца не поспоришь. Писец склонился в поклоне, дожидаясь, пока его статуеобразный хозяин сойдет по мосткам в шаткую весельную лодку.
Чем дальше отплывал Аменемхет, тем сильнее кипело сердце обманутого в лучших надеждах писца. Он не пожелал лично сопровождать Мегилу к месту его обитания и выделил самого старого, облезлого осла для перевозки его жалких пожитков, поскольку не было по этому поводу никаких распоряжений. Тоже мне, «царский брат», всего имущества – один длинный засаленный мешок. Правда, охраны человек двадцать, но это не знак почета, но знак недоверия, чтобы не сбежал.
