Хека проснулся от керамического хруста, особенно пронзительного в ранний час. Он оторвал щеку от прохладной глины. У заветного его стола переминались с ноги на ногу два синих писца с зелеными поясами. Сэб и Нанна. Один с большой головой и громадными красными губами, с прической, как у сфинкса, второй узкоплечий, с острым затылком и подвижным, всегда сопливым носом, но важные господа в местном чиновном племени. Оба они склонились над новой смесью торговца благовониями.
– Нет-нет! – крикнул Сетмос.
Сэб повернулся к нему, переступая ногами, похожими на пузатые колонны:
– Что значит «нет»?
Острый, мокрый нос также уставился на торопливо поднимающегося мастера.
– Ты еще ничего не сделал?
– Нет, почему же, хвала Сету, все готово. Но средство не в этой гранитной миске. Вот оно. – Хека вручил нахмуренным писцам свой порошок для отшибания женского пота. Те обмакнули в него пальцы, поднесли к носу…
– Нет-нет. Надо посыпать в тех самых местах… и втереть посильнее, тогда…
– Пойдем, ты покажешь.
Всю первую половину дня Хека в сопровождении зеленых поясов бродил от одного дерева к другому, где каждый раз заново объяснял, как нужно применять его средство, дабы отвращение, внушаемое «друзьям царя» жительницами гарема, сделалось бы как можно меньшим.
Только лишь ближе к вечеру Сетмос-Хека оказался у себя в жилище, отпущенный Сэбом и Нанной. Они гордо удалились в особый покой, где готовились к самому первому введению в гарем молодые офицеры Апопа. Именно для того, чтобы смягчить им кошмар первого падения, и была затеяна эта благовониада. Надобно щадить молодые, неочерствевшие сердца, дабы выросли в садах Авариса мыслители возвышенные и с незагрязненными душами.
Перед домом господина Сетмоса ждала, сидя на корточках, черноглазая молоденькая девушка лет пятнадцати, одетая очень хорошо, но не по-господски.
– Кто ты?
Девушка, назвавшись непонятным именем Эвер, сообщила, что послана великолепной госпожой Бесорой, которая желает сегодня же видеть у себя торговца благовониями.
Хотя Сетмос-Хека сам мечтал об этой встрече, но настойчивость приглашения слегка смутила его. Самой тонкой частью своего нюха он уловил нечто похожее на опасность. Он принюхался снова, но предчувствие не стало отчетливее, однако же и не рассеялось. Что тут было делать? Хека переменил платье, вычистил и вымыл роскошный флакон из горного стекла и наполнил его составом из каменной миски. Он примерно представлял себе, как должно проявить себя это средство, но лишь реальная проверка покажет все.
Быстрая тьма упала на город Апопа.
Торговец благовониями, выскользнув из дома, углубился под древесные своды. Как он отыщет в этом переплетении листвы и мрака темный каменный склеп громадной женщины? Но очень скоро он понял, что его опасения напрасны. Подойдя к берегу известного пруда, он не успел бросить взгляд на облепленный сдобными звездами лак воды, ибо был отвлечен зрелищем ярко освещенного дворца на холме. Дворец был плотно наполнен светом изнутри, но и вокруг было выставлено не менее дюжины жаровен, с хрустом перемалывавших в своем пламени собирающуюся со всей дельты мошкару. Но более всего поразило Сетмоса-Хеку не обилие света, а обилие людей. Многочисленные служанки и гостьи мельтешили не хуже мотыльков, влетая внутрь и вылетая наружу. А по склону, подобно легкому первому меду, стекала волна сладковатой лютневой музыки.
Торговец благовониями понял – ему туда.
64
С Мериптахом никто не заговаривал, и он не заговаривал ни с кем. Как только процессия Небамона вышла за городские ворота, княжеского сына освободили от поклажи и позволили надеть сандалии.
Линия бегства ломалась и петляла, иногда даже шла сама себе навстречу.
Процессия сторонилась деревень и обходила города. Если навстречу попадались путники, крестьяне с ослами, спешащие по делам писцы, Небамон разговаривал с ними сам, стараясь держать в отдалении от своих людей. Все это выглядело нормальными мерами предосторожности.
Если бы Мериптаху сказали, что один раз он уже путешествовал сходным способом, он бы, пожалуй, удивился.
Конные разъезды попадались на дороге дважды. В первый раз возле переправы через глубокий канал, рядом с большой лодочной пристанью. Когда вдруг из-за ивовой заросли, захватившей берег, раздался стук копыт, Мериптах вскочил на ноги и стал оглядываться, прикидывая, каким путем лучше и легче будет скрыться. Небамон, оказавшийся в этот миг рядом, вцепился ему в плечо каменными пальцами и заставил сесть на землю.
– Это не погоня, – сказал он. – Сядь в тени.
Выехавшим к пристани мрачноватым всадникам он предъявил некий папирус, вынутый из специального керамического футляра, висевшего на поясе. Что написано в документе, они понять не могли, но вид большой храмовой печати был им знаком. Гиксосы лениво, но внимательно осмотрели процессию. Разумеется, меньше всего их заинтересовали черные носильщики, жавшиеся друг к другу под соломенным навесом, присыпанные красноватой пылью здешних дорог.
Старший всадник, человек с рассеченной нижней губой и желтыми из-за больной печени глазами, потребовал мзду за проезд. Небамон возмутился, ибо он был не какой-нибудь торговец, а слуга храма, но потом все же достал из-за пояса несколько дебенов. Все устроилось. Взбив копытами своих коренастых кобыл столб темной пыли, обдав сидящих на земле запахом конского пота и ветра, гиксосы ускакали.
Когда Небамон вошел под навес, где жались его негры, он увидел, что Мериптах вертит в руках длинный осколок камня и оценивающе его разглядывает.
– Что ты задумал?
Мальчик поднял на него спокойные, но жутковатые глаза:
– Они ищут меня, чтобы отвезти к Апопу.
Полководец Птаха попытался осторожно высвободить из пальцев мальчика колкий осколок. Мериптах только снисходительно улыбнулся, показывая ослепительно белые, совершенно негритянские зубы. Офицер сказал, длинно вздохнув:
– Я спрячу тебя, Мериптах. Апоп никогда не получит тебя.
Пальцы мальчика разжались.
Ночевали в местах пустынных, в проветриваемых пальмовых рощах, в заброшенных имениях, всякий раз помещая негритенка Мериптаха в самую середину ночного лежбища. Даже намаявшись за время утомительного перехода, мальчик подолгу лежал на спине, не поддаваясь сну, слушая блуждающее тявканье шакалов, укромные молитвы ночных стражей, сидящих по краям маленького лагеря с торчащими в небо копьями, и до головной боли всматриваясь в чуть подрагивающий лунный лик.
Однажды на рассвете, проснувшись раньше других, Мериптах отбежал в сторону от становища по нужде. Сидя за кустами сухого кустарника, он почувствовал, что на него смотрят. Из-за акации, что по левую руку. Взгляд как бы холодил и возбуждал в душе сомнение и неудобство.
– Ты кто? – спросил княжеский сын, в основном для того, чтобы подбодрить себя звуком собственного голоса.
