– Ее Величество подойти не может. Дела государственной важности. Просит прийти завтра и приносит извинения.
Мы уходили ни с чем. Роберт возмущался и вновь приходил к королеве с просьбой увидеться с матерью.
– Мама, может, не стоит проявлять настойчивость? – сказала я ей под конец недели. – Зачем тебе это нужно? Ты сама не испытываешь к Елизавете большой симпатии.
– Боюсь, меня не похоронят возле графа, – призналась мама. – Я умру, и Елизавета из мести разлучит нас в нашем последнем пристанище.
– Но если она не помешала тебе похоронить Дадли возле дома, то почему она не позволит тебя хоронить возле графа? – я недоумевала.
– Она мне мстит. Никогда не простит, – в мамином голосе я не слышала ни единой нотки раскаяния или грусти. – Я привезла ей в подарок украшение, – мама достала небольшую шкатулку. – Роберт договорился о торжественном обеде. Завтра. Там соберется много людей. Скорее всего, королева придет. Хотя бы мне удастся подарить ей драгоценности.
К обеду собрался, действительно, весь двор. Роберт расхаживал по залу в расшитом камзоле, явно нервничая. Стол был готов. Для королевы поставили высокое кресло, и оно пока пустовало.
– Ее Величество просит начинать обед без нее! – объявил вошедший в комнату слуга.
Придворные зашептались, оглядываясь на Роберта. Он поспешно вышел из комнаты. Остальные принялись за еду…
Стало ясно – маме надо уезжать. Елизавета принимала Роберта, иногда вежливо разговаривала со мной, расспрашивая о здоровье детей. Однажды после торжественного обеда я осмелилась спросить про маму, которая пока оставалась в Лондоне:
– Летиция Нолис, моя мать, привезла вам подарок и испрашивает соизволения встретиться, чтобы поцеловать вашу руку и вручить его, – еле слышно прошептала я, страшно волнуясь.
В отличие от чувств, которые испытывал к Ее Величеству Роберт, мне королева внушала страх и уважение. Молчать в ее присутствии я могла спокойно. Говорить… О! Вот это уже мне давалось сложнее.
– Леди Рич, ваша мать может вместе с вами прийти завтра в южную галерею.
Я не поверила своим ушам.
– Мама, завтра идем во дворец. Думаю, королева пройдет через галерею. Ты все-таки с ней увидишься.
В самом деле, Ее Величество прошла, гордо выпрямив спину, мимо нас. Мы преклонили колени. На минуту Елизавета задержалась возле мамы. Летиция склонила голову и поцеловала протянутую руку. Затем вручила шкатулку. Королева, не сказав ни слова, пошла дальше. Вслед за ней, не оборачиваясь, прошелестели юбками фрейлины.
Все попытки Роберта добиться повторной встречи успехом не увенчались. Мама уехала. А меня охватывало все более сильное предчувствие: королева не желает играть по правилам брата. Приняв от мамы подарок, она унизила ее еще больше, показав, насколько презирает и не считает нужным общаться.
Роберт не замечал еле заметного охлаждения к собственной персоне. Я пыталась убедить себя, что это – мои фантазии, никакого охлаждения нет и королева относится к Роберту по-прежнему. Она прощает ему грубоватые шутки, скользкие замечания, частое отсутствие во дворце. Она всегда отправляла к Роберту слуг справиться о его здоровье, а то и приходила сама. Что заставляло меня осторожно догадываться: это лишь остатки чувств, которые королева внешне пока проявляет, а внутри уже готова расстаться со своим фаворитом?
Пожалуй, королеву выдавал взгляд. Умный взгляд мудрых глаз, все понимающий, но далеко не все прощающий. Двор раскололся надвое. Королева, видимо, не хотела открыто отдалять Роберта: слишком многие его не просто любили – обожали. Простые люди на улице часто приветствовали графа Эссекса, как героя. Кадис не забыли. Последние неудачи не испортили впечатления. Тем более внешне Роберт как нельзя лучше подходил на роль победителя сражений. После Кадиса он стал отличаться от остальных придворных, следуя моде только в одежде.
Иногда за спиной королевы Роберт и вовсе позволял себе откровенные оскорбления, касавшиеся ее возраста и внешности.
– Пойми, Роберт, – пыталась я вразумить брата, – рядом с тобой есть люди, которые при первом же удобном случае предадут тебя и доложат королеве о твоих выходках. Да и зачем оскорблять женщину, которая является королевой Англии? Твоей королевой. Она – Тюдор, не забывай. В ней течет кровь Генриха – человека, скорого на расправу.
– Пусть пудрится поменьше! – Роберт расхохотался. – Старая женщина, забывшая про возраст, флиртующая с молодыми мужчинами. Она смешна! Пытается мне указывать что делать. Я сам знаю. И я сумею убедить ее и Тайный Совет, в котором заседают такие же выжившие из ума старики: надо собираться в поход против Филиппа. И прекратить твердить об Ирландии.
– Ты же раньше вроде не замечал ни пудры, ни париков. Намного ли Ее Величество была моложе, когда вы познакомились? Она выглядела не девочкой, какой ее помнил Дадли.
Мне стало обидно за Елизавету. Издалека она и сейчас выглядела молодой: стройная с прямой спиной, в рыжем парике, в котором, естественно, не проглядывался ни единый седой волос. Вблизи, конечно, возраст выдавало лицо. Но я искренне восхищалась выносливостью королевы. Она, как и раньше, способна была весь день ехать на лошади во время охоты или ходить пешком по аллеям парка, утомляя до крайности своих более молодых приближенных, которые плелись за ней вслед. Несмотря на столы, ломившиеся от еды, Ее Величество никогда много не ела.
Во многих домах по моде вставали поздно, к полудню. После сразу сытно обедали, а вечером ужинали. Королева вставала рано, гуляла и в семь утра завтракала. Завтрак для нее часто становился самым плотным приемом пищи. Королевскую привычку мне перенять никак не удавалось. И когда я должна была являться во дворец к завтраку королевы, сильнее пытки нельзя было придумать…
– Пенелопа, люди меняются, – Роберт нахмурился и перестал улыбаться. – Я стал другим. После Кадиса мне сложно оставаться прежним.
– Ах, Кадис! Роберт, тебе надо уже перестать вспоминать так часто о Кадисе. Он – в прошлом. Твои главные победы впереди.
– Не смей так говорить! – глаза брата сверкнули из-под нахмуренных бровей. – Память о Кадисе никогда не умрет в моем сердце!
* * *
Наступило жаркое лето. Я старалась бывать в душном Лондоне пореже. Королевский двор расположился в Гринвиче и его окрестностях. В столице вспыхивали болезни. Не прекращающийся голод заставлял людей стекаться в Лондон. И в бедных частях города, где в воздухе вечно стоял ужасающий запах, который источали немытые тела горожан и канавы с отбросами, болели и умирали куда чаще, чем в богатых домах. Трупы не успевали вывозить и хоронить. В Лондоне опять заговорили о чуме. Страшное слово гнало прочь лишь тех, у кого были силы и возможности передвигаться.
Чарльз говорил:
– В Лондоне всегда, даже в самые худшие годы, оставались люди. Я слышал разные истории. Некоторые заколачивали двери и окна, надеясь, что чума в таком случае не залезет внутрь. Так жили месяц и больше, не выходя на улицу, в темном доме. Иногда умирали, а соседи, вернувшись, взламывали двери и обнаруживали разлагающиеся трупы. Другие не сидели в доме, потому что дома у них не было. Они ходили по городу, грабили чужие жилища, пили и ели из запасов, сделанных бросившими дом хозяевами.
