– И я тоже! – воскликнул Янг. – В особенности теперь, когда мне известно, что наш знаменитый осел играет роль в пророчестве. Я всегда думал, что Эль-Сабио – необыкновенное животное, а теперь я знаю, чем это объяснить. Когда я был мальчишкой, то единственное, что заставляло меня прилично держаться в церкви, был библейский рассказ о валаамовой ослице; я весь обращался в слух, когда наш священник читал его. Но мне никогда не приходило в голову, что я столкнусь в своей жизни с живым ослом, который будет замешан в пророчество. А ведь это не шутка! Конечно, пророчество ацтеков не то, которое пленяло меня в детстве, но я полагаю, что все они странны и не вполне удовлетворительны для людей; как вы думаете, профессор? Их можно понимать как угодно. Они не умаляются ни временем, ни обстоятельствами.
– Во всяком случае, наш осел перещеголял валаамову ослицу, – вмешался Рейбёрн. – В библейском рассказе понадобилось еще содействие ангела, чтобы убедить Валаама в неправильности его поступка; что же касается Эль-Сабио, он действует сам по себе, конечно, если полковник не дурачит нас рассказом о пророчестве. Разумеется, это все пустяки, но и ничтожное обстоятельство имеет значение, когда здешний народ придает ему такую важность. Вот посмотрите на этого старика. Как он поражен, как он жадно смотрит на нас!
В то время мы проходили берегом озера, мимо хижины, у которой собралась кучка индейцев. Посреди их стоял почтенный старец; он показывал протянутой рукой на Пабло и Эль-Сабио, толкуя что-то окружающим. На его морщинистом лице выражалось благоговение, и, когда мы поравнялись с ним, он упал на колени и поднял руки над головой, как бы обращаясь к заступничеству какой-то высшей силы. Эта сцена растрогала нас, но еще более были тронуты люди, собравшиеся вокруг старика. Они в одну минуту последовали его примеру и упали на колени, простирая руки; из их уст послышался тихий стон, выражавший благоговейный страх, который волновал им сердца.
– Вот это да! – заметил Янг довольным тоном. – Эти люди верят в пророчество, а если они хорошенько втолкуют себе в голову, что их верховному жрецу пора и честь знать, это продвинет далеко вперед наше дело. Полковник поступил очень умно, приказав Пабло сесть на Эль-Сабио; видите, как это подействовало на дикарей. Не думаю, чтобы сам он верил в пророчества, но с его стороны благоразумно поддерживать веру в других; полагаю, что нам нечего учить полковника, профессор, как вы думаете? Кажется, перехитрить его очень трудно.
Тем временем мы спустились по дороге до самого уровня озера и наконец дошли до прекрасно выстроенного мола, простиравшегося до глубокой воды. Здесь нас ожидало большое судно – баржа футов сорока в длину, с двадцатью гребцами, с высокой мачтой и снастями; на ней распустили парус, представлявший по своей форме нечто среднее между люгерным и косым. Офицер, командовавший судном, и Тицок поговорили о чем-то между собой; потом последний пригласил нас подняться па борт. Командир баржи приказал страже следовать за нами, как будто теперь начальство перешло к нему, солдаты окружили нас плотной стеной и, судя по тревожным взглядам командира, можно было заключать, что мы находимся под строгим надзором. Ввиду этого нас удивило, что нам позволили оставить при себе оружие, но я сообразил, что дикари не имели понятия ни о ружьях, ни о револьверах и потому не придавали им никакого значения. Желая проверить свою догадку, я взял один из пистолетов, – правда, взял осторожно, без угрожающего жеста, – и направил дуло прямо в сердце одного из солдат, сидевших рядом со мной. Но тот подивился только странной форме невиданного им предмета, не обнаружив ни малейшего страха. Я переглянулся с Рейбёрном и Янгом; очевидно, ацтеки не имели понятия об огнестрельном оружии; нам такое открытие было, конечно, на руку.
– Однако это отлично, – заметил Янг, – этак мы можем уложить их, сколько угодно, если дело дойдет до драки. Робинзон Крузо обратил в бегство целый отряд индейцев одним старым мушкетом, а мы просто парализуем целые полчища этих франтов, когда примемся работать своими револьверами и винчестерами. Что вы скажете на это, Рейбёрн?
Рейбёрн не отвечал. Во время речи Янга он вынул подзорную трубу и рассматривал город, находившийся в трех или четырех милях от нас.
– Нет сомнения, перед нами укрепленный город, – сказал он, опуская инструмент. – Взгляните-ка, профессор. Этот народ легко одурачить в сфере сверхъестественных чудес и пророчеств, но когда дело дойдет до архитектуры и инженерного искусства, они заткнут за пояс европейца. Обратите внимание на прямизну вон той стены, поднимающейся к вершине холма; как выровнены обе ее части вверху и внизу этого скалистого выступа! Для того чтоб стена вышла такой ровной, ведь им предварительно пришлось сделать съемку по всем правилами, искусства с вершины выступа; должен сознаться, что для народа, не дошедшего еще до ношения панталон, это очень хороший образчик зодчества.
Но, когда я посмотрел в трубу, меня не столько поразила эта техническая подробность, доказывавшая уменье дикарей преодолевать трудности инженерного дела, – в чем я был совершенным профаном, – сколько величественная панорама всего города, в соединении с местностью, на которой он возвышался. В этом пункте озеро доходило до высоких утесов, опоясывавших долину со всех сторон, от них шел обширный скалистый мыс, высшая точка которого поднималась на двести футов над поверхностью воды. Для большего удобства постройки домов на передней покатой стороне мыса были сделаны широкие террасы, также опоясанные массивными каменными стенами. И все это было обнесено наружной стеной громадной высоты и толщины, охватывавшей город гигантским полукругом, начиная от самых утесов, причем она обнимала также значительное пространство земли у подножия между самой низкой террасой и берегом озера.
На самой высокой террасе, увенчивавшей эту каменную громаду, стояло величественное здание квадратной формы, наполовину крепость. Оно примыкало к передней стороне утеса и потом выдавалось далеко вперед; лицевой фасад его был украшен двумя низкими, тяжеловесными четырехугольными башнями. В архитектурном отношении эта постройка, не похожая ни на что, виденное мной в Мексике, кроме найденного нами храма на уединенной вершине горы, сильно напоминала египетский стиль. Стены здания шли покато, образуя усеченную пирамиду, и ни одна тривиальная линия не нарушала здесь общей гармонии; вместо всяких украшений вокруг храма шла только широкая колоннада из массивных пилястров и карниза. За исключением центрального входа, фронт здания не имел других отверстий. Это придавало ему торжественный, почти мрачный вид, а необыкновенная крепость постройки была до того велика, что такой образчик зодчества мог простоять целые столетия, не боясь влияния времени. Мне не было надобности расспрашивать Тицока; я понял сам, что эта твердыня, увенчивавшая в своем мрачном величии странный город, опоясанный такими крепкими стенами, была сокровищницей, возведенной во времена седой древности царем ацтеков Чальзанцином.
Янг посмотрел, в свою очередь, в подзорную трубу и, подавая ее фра-Антонио, сказал:
– Пока мы путешествовали, профессор, я не раз называл вашего умершего друга, старого монаха, лгуном; теперь беру эти слова обратно, как и все, что я говорил обидного про другого вашего друга, кацика. Мне, право, казалось, что они оба дурачили нас. Теперь же я убедился, что был неправ. Они говорили, что у ацтеков существует укрепленный город, и вот он перед нами; они утверждали, что в нем находится громадная сокровищница, и мы видим ее перед собой. Нет, оба они – истинные джентльмены, что мне крайне приятно подтвердить. Если бы один из них не умер более трех месяцев, а другой более трех столетий назад и если бы они пришли сюда, я поклонился бы им в пояс и попросил извинения.
