Потом Янг встал на четвереньки против меня и наклонился головой поближе к моим рукам; тем временем я настолько окреп, что без особенного усилия связал концы бинта. Неприятельский меч только скользнул по черепу моего бедного товарища. Но Янг был до того ошеломлен ударом, что упал замертво. Неприятели сочли его убитым, и это спасло ему жизнь, точно так же, как было и со мной. Рана Рейбёрна была хуже наших; его ударили мечом по бедру, так что чуть не отрубили ногу, и он едва не изошел кровью. К счастью, они с Янгом соорудили импровизированный жгут-турникет из тетивы лука и обломанного древка дротика, что тотчас и остановило потерю крови.
Больше часа позволили нам лежать под воротами крепости; в это время враги добивали несчастных тлагуикосов, выбирали из числа мятежников более важных людей, для того чтоб привести их пленниками в Кулхуакан, и наводили порядок в своем победоносном войске. Когда же все это было окончено, к воротам приблизился офицер с небольшим отрядом и грубо приказал нам встать. Мы с Янгом оправились, что кое-как поднялись на ноги, хотя это усилие вызвало страшную боль в моей голове и дурноту; я прислонился к стене, чтобы не упасть. Что же касается Рейбёрна, то он никак не мог подняться; я наскоро объяснил офицеру, куда он ранен, прибавив, что попытка встать и идти может иметь для него смертельный исход: бандаж непременно собьется с места и раненый тут же изойдет кровью. Выслушав меня, офицер послал за носилками и сказал, обращаясь ко мне:
– Ваш товарищ – герой; если бы я смел, то сорвал бы с него повязку своими руками, чтобы он умер без дальнейших мучений.
Я остерегся, однако, перевести эту речь Рейбёрну, хотя слова ацтекского воина дышали неподдельным участием.
В ожидании носилок солдаты надели мне с Янгом на шею тяжелые деревянные колодки; они были шире наших плеч и несколько напоминали большие брыжжи старинных времен. Эта любопытная штука до того поглотила мое внимание, что я спокойно позволил надеть ее на себя, немедленно узнав в ней «куаух-козатл», который, по свидетельству древних грамот, ацтеки надевали на своих военнопленных, чтобы помешать их побегу. Но Янг далеко не разделял моего восторга, но поводу открытия, что древний обычай, который считался упраздненным более трех веков назад, продолжает существовать в Азтлане и даже применяется к нам. Грузовой агент, напротив, пришел в страшное негодование, нисколько не желая, по его словам, щеголять «в рогатке для скота». Как я ни старался доказать ему, что неудобство, которому мы подвергаемся, ничто в сравнении с громадной пользой для археологии, проистекающей из подтверждения такого любопытного исторического факта, мои слова пропали втуне.
– Отстаньте вы от меня, профессор! – ворчал он. – Ну, на кой черт мне ваши исторические факты вместе с историческим враньем?! То и другое вечно переплетается между собой. Чего мне хотелось бы теперь, так это сорвать голову негодяю, нарядившему меня в деревянный ошейник, а я не в силах этого сделать. Да они, пожалуй, скоро повесят меня за ноги и заткнут мне рот какой-нибудь дрянью, точно убойному поросенку, а вы и тогда станете убеждать меня, что это доказывает то или другое, – чего никто, кроме вас, не считает вероятным, – а потому я должен радоваться подобной благодати. Будь они прокляты, эти древности! Они давно набили мне оскомину.
И после такого грубого заявления, несомненно, доказывавшего узость его понятий, Янг погрузился в мрачное молчание.
Когда на нас надели колодки, а Рейбёрна уложили в носилки, принесенные солдатами, мы услышали грохот барабанов в крепости, а вслед за тем – размеренные шаги марширующих полков. Заглянув в ворота, мы увидели, что к нам приближаются стройные колонны неприятельского войска. Впереди их подвигались пленные – числом от трехсот до четырехсот – все в деревянных ошейниках и под прикрытием сильного караула с обоих флангов. Они были размещены по степени важности своего звания – несчастные члены совета впереди, за ними другие сановники недолговременного правительства, дальше офицеры, а позади простые воины. Тлагуикосов между ними не оказалось, из чего мы заключили, что те из них, кто не был убит, вероятно, взяты под стражу и будут возвращены или к своим прежним владельцам, или в рудники, чтобы по старому томиться в неволе за каторжным трудом.
По-видимому, нас троих считали особенно важными пленниками, потому что поставили впереди всех, не исключая и членов совета. Такую честь мы бы охотно отклонили, догадываясь, что нам готовится, вероятно, и самая лютая казнь, по обычаю ацтеков. К несчастью, в нашем теперешнем положении нельзя было и помышлять о самостоятельных действиях, а приходилось только покоряться без всяких возражений. Поэтому мы заняли указанное место и старались, как могли, не обнаруживать малодушия, спускаясь к берегу.
Только несколько перепуганных женщин и детей, бросившихся в сторону при нашем приближении, оживляли пустынные улицы города. Из многих хижин доносились стоны несчастных раненых, которые доползли до своих убогих жилищ, чтобы умереть у родного очага. В другом месте слышались жалобные причитания женщин над покойником. По разным закоулкам лежали коченеющие трупы в лужах крови; эти люди, очевидно, доползли сюда, собравшись с последними силами. Между тем ближе к берегу замечалось большое оживление. Солдаты и лодочники толпились на пристани, а озеро пестрело судами, на которых неприятельские войска приплыли из Кулхуакана под прикрытием ночного мрака. Они высадились, как мы узнали теперь, в маленькой бухте, подходившей к самому месту нашей стоянки. Эта оживленная картина под яркими лучами солнца была очень живописной; заливчик с его песчаными низменными берегами, отливавшими золотом, невольно ласкал взгляд разнообразием красок, а за ним расстилалась спокойная гладь дремлющего озера, терявшаяся вдали, в сероватой дымке тумана.
Но картина оказалась еще оживленнее и живописнее, когда мы обернулись к берегу, после того как нас поместили на большую баржу, и она, отчалив от пристани, остановилась невдалеке, выжидая, пока другие суда примут пассажиров, чтобы вместе отплыть в Кулхуакан. Прямо перед нашими глазами расстилалась широкая центральная улица города и по ней, от самой цитадели, до пристани, двигались войска, медленно спускаясь по крутому склону и часто останавливаясь. У берега их ожидали лодки. Эти люди хотя и были варварами, но смотрелись молодцами и производили приятное впечатление. Перед каждым полком несли его знамя из перьев, а в каждой роте был свой значок – четырехугольник из бумажной ткани, ярко расписанный красками. Высшие военные чины были в деревянных шлемах, вырезанных и раскрашенных наподобие головы какого-нибудь дикого зверя, а их стеганные бумажные панцири покрывало множество девизов странной формы, разрисованных яркими красками; легкие круглые щиты, составлявшие необходимую принадлежность каждого воина, также были ярко разрисованы. И вся эта пестрота еще резче выступала на темном фоне обнаженных смуглых тел, а наконечники копий и мечи из закаленного золота сверкали в солнечных лучах.
– Нет ничего удивительного, что эти молодцы разбили нас, – сказал Рейбёрн, пока мы любовались строгой выдержкой солдат, спускавшихся к озеру.
Достигнув пристани, их стройные ряды моментально остановились и замерли по команде начальников.
