– Послушайте, молодой человек… – начал было Низамов.
– Стоять, – вне себя от ярости закричал Намик.
В руку его услужливо скользнула телефонная трубка. Сам собой несколько раз провернулся телефонный диск, гуднул зуммер и довольно четкий голос произнес:
– Уголовный розыск. Майор Акперов у телефона.
– Приезжайте, – сказал Намик дрожащим голосом. – Здесь банда преступников. Они пытаются подкупить меня. Они…
– Намик! Сзади! – завизжала девушка, заметив верзилу, который подкрадывается к ее брату с ножом в руках.
Намик отбил нож и вывернул верзиле руку.
Гришка вскинул было пистолет, но не тут-то было.
Большая, красивая люстра неожиданно сорвалась с крюка и, пролетев через всю комнату, грохнулась ему на голову.
Ловким самбистским приемом Намик бросил верзилу на пол, но в это время один из юных официантов сообразил огреть его графином по голове – и все общество стремительно бросилось к выходу.
И тут началось такое, о чем все они позже вспоминали с непередаваемым ужасом. Окружающие их вещи будто взбесились.
Витая лестница с точеными балясинами взвилась, как необъезженная кобыла, дыбом встали дорогие ковры, столы составили настоящую баррикаду, больно лягались и пихали господ в сытые животы своими острыми углами. Стулья, скача по столам, лупили спинками, ложки били их по лбам, вилки кололи в бока. Исполинский осетр, до сего момента мирно лежавший на блюде, съездил по физиономии своего «короля», наполовину съеденный поросеночек вцепился в ухо Низамову. Тарелки со всем своим содержимым били по лицам воров-патрициев.
Весь этот кавардак длился до тех пор, пока в помещение клуба не ворвались человек десять работников ГАИ и сразу же следом за ними бригада уголовного розыска с оружием в руках. Тогда в зале воцарилась гробовая тишина, и один из вошедших, майор Акперов, сказал:
– Да… давно мы мечтали о столь изысканном обществе… – он прошелся по зале, пристально вглядываясь в испачканные и перепуганные лица «аристократов». Сделав жест, приглашающий к выходу, майор сказал с нескрываемой издевкой:
– Прошу наверх, «господа». Кареты поданы.
Унылые, пришибленные сознанием того, что то ужасное и неотвратимое, чего все они давно ожидали, наконец, обрушилось на них, отсекло от прошлой, сытой и привольной жизни, отрубило, как топором, их чаяния и надежды – члены клуба миллионеров гуськом потянулись к выходу.
Финальным аккордом сцены прозвучал выстрел.
И пуля, вылетев из пистолета Намика Шахиева, пронеслась несколько метров и вонзилась между обнаженных лопаток прелестной Лалы.
И поскольку это была обычная, неодушевленная пуля-дура, она пробила легкое, один из желудочков сердца и застряла в области правой груди.
* * *
Он проснулся. и сел на кровати, мучительно пытаясь сообразить: сон ли то был? Явь ли? Ничто не изменилось ни в комнате, ни в нем самом. Он подошел к окну.
На улицах звенели трамваи. Гудели автобусы, развозя людей на работу. Радио за стеной усердно призывало к выполнению и перевыполнению гимнастических упражнений.
Мир был прекрасен. Нежно голубело утреннее небо, в его молочной дымке растворялись несколько одиноких звездочек и узенький серпик месяца. Над горизонтом, бросая на облака нежно-розовые блики, вставало большое, оранжевое солнце. Свеж и чист был утренний воздух.
И все же герою нашему почему-то показалось, что после этой изнурительной, бессонной ночи чище стало на земле, веселее пели свои песни уличные пташки, и вообще, в мире стало легче дышать…
Показалось ли?
IV. Жизнь приносящая
…Непонятное, неуловимое состояние – нечто среднее между явью и сном, зыбкая граница на пороге реальности и бреда. Ни желаний, ни надежд. Да и что это значит: надеяться, верить, дышать, жить, думать – в момент, когда тело твое бесплотно и неподвижно, когда трудно осознать самое себя и в собственную смерть поверить гораздо проще, чем в грядущую жизнь.
В полупрозрачной белесой дымке слабо различается мутно-зеленоватый потолок. В тумане вокруг таятся какие-то непонятные предметы – шланги, колбы, никель, что-то медленно и мерно капает. В изогнутом стекле полузеркального сосуда отражается маленький белый шарик. Он то нервно вздымается, то вновь опадает. Вдалеке слышны шаги людей. Люди… О чем-то переговариваются?.. Вновь тишина. Звякает стекло… Или металл?
– Господи!.. Сколько нервотрепки из-за какой-то шлюхи! – устало говорит сухой женский голос. – Я на месте нашего профессора даже руки об нее марать постеснялась бы!
– Ой! Что это ты такое говоришь, Мария! – нервно восклицает другая женщина.
– А что? – удивляется первая. – Ее из бардака привезли в чем мать родила. Пришил, значит, какой-то хахаль…
– Да не хахаль, говорят, брат родной!
– А если брат, то правильно и сделал! Я бы своими руками таких стреляла…
И все это о ней? О ком же еще? Все правильно. Это она… Она. Как ее угораздило остаться в живых? За что ей такое наказание?..
Пулю, разворотившую ее молодое тело, Лала приняла с благодарностью. В следующее мгновение после выстрела она услышала шум и свист в ушах. Неведомая легкость наполнила все ее существо, устремившееся в глубочайшую черную пропасть. Она долго и стремительно летела в небытие, отрешась от всего земного. Тогда же перед глазами ее широко распахнулась вся ее короткая, бессмысленная жизнь.
Неведомо, в силу каких генетических причуд в далеком горном селении появилась на свет голубоглазая, златоволосая девочка. Ее мать отродясь родительский и мужнин дом не покидала. Блондинов в окрестностях также не попадалось. Может быть, незадолго до конца нашей эры легионер из Помпеева войска заночевал в кибитке ее пращуров, и след тех смутных времен возродился спустя две тысячи лет? Или неожиданно подала о себе весть какая-то клеточка из древнего племени ариев, еще ранее кочевавших по этим местам? Неизвестно. Генетика – наука, имеющая не только множество правил, но еще и большое количество исключений.
Лала была упрямым, капризным, донельзя избалованным ребенком. «Ягодка! Пампушечка моя! Солнышко мое!» – звала ее мать. «Золотая моя розочка!» – приговаривал отец, гладя ее по русой головке. В школе она лентяйничала, почти не занималась, но все сходило ей с рук. Да и кто предъявляет особые требования к деревенским детям? Двоек тогда не ставили. Ставить тройки было неудобно перед ее отцом, заслуженным чабаном. Поэтому Лалин дневник украшали четверки. Не сказать, чтобы столь уж незаслуженные – язык у девочки был бойкий, ум – гибкий, память – цепкая. Чего не припомнит – заболтает и отвертится.
Мальчишки увивались за ней с малолетства. Устраивали бои, турниры, отваживались на самые невероятные проказы, лишь бы заслужить ее легкую, одобрительную улыбку.
Но мальчишки ее не интересовали. Ей больше нравились мужчины. Большие, усатые, состоятельные, щедро сорившие деньгами. Лет с двенадцати она мечтала о встрече с молодым цеховиком (в ее представлении он был в чем-то вроде прекрасного принца), который прикатил бы к ее дому на черной «Волге», поглядел бы ей в глаза с загадочной улыбкой и увез в далекое далеко, в таинственный, призрачный, манящий мир, в большой шумный город с бескрайними просторами площадей, длинными, широкими улицами, по которым движутся пестрые кавалькады автомашин, всеми цветами радуги искрятся и мигают неоновые рекламы, бродят толпы нарядных и веселых людей. Будущее представлялось ей сладко-щемящим и восторженно-упоительным сном, подобным индийским кинофильмам, которые частенько крутили в клубе (в дни, когда весенне-осенняя распутица и зимние сугробы не перекрывали доступ кинопередвижке). Индия была ее мечтой, единственной страстью и радостью в жизни. Фотографиями Раджа, Раши и Шаши Капуров был облеплен сундучок с ее приданным, которое начало копиться с момента ее рождения. Лала назубок знала тексты всех песен из кинофильмов и пела их, точно воспроизводя звуки, интонации и жесты (не беда, что смысл их был неясен). Она также умела копировать танцевальные па, много добавляя в них от себя.
