Но, видимо, это вовсе не отпугивало Неру в тот период его политической деятельности.
Я не приписываю Неру таких взглядов. Тут просто мои умозаключения. Вскоре в Индии побывал Тито
[286]. Он туда приплыл на корабле, а на обратном пути гостил в Каире. Тито первым из всех руководителей социалистических стран Европы проложил путь в Индию. Но к Тито отношение в Индии тоже было другое. Тито ведь был тогда противником Сталина, а мы ему приклеивали ярлык антикоммуниста: он, дескать, продался врагам, перекинулся на сторону американского империализма, отказался от строительства социализма. Писали о нем всякую небылицу.
Из сообщений, которые попадали в советские газеты, вытекало, что направленность развития Индии – капиталистическая. Ничто не свидетельствовало о строительстве там социализма. Это нас отталкивало.
С другой стороны, у Неру имелось устремление создать демократическое государство.
Мы не понимали, почему он терпимо относится к англичанам, своим вчерашним поработителям. В индийской армии остались служить английские офицеры, кое-где служили английские чиновники. Это нас настораживало. Как говорится, русская душа такова: пить, так уж пить; гулять, так уж гулять; а если бороться, так до победы. Индийские руководители вели борьбу другими методами. Тем не менее благие намерения, которые проявлялись в политике правительства Неру, завоевывали у нас если и не симпатии, то какое-то расположение. Безусловно, индийский народ пользовался в СССР особым уважением хотя бы потому, что был ранее угнетаем колонизаторами и добился теперь освобождения. Но его руководство как-то не располагало нас к себе. Конечно, нам не очень импонировало, когда Неру, Чжоу Эньлай и Сукарно
[287], представители трех великих азиатских стран, собрались в Индонезии в Бандунге и выработали совместную платформу – Бандунгскую декларацию. Она сводилась к тому, что надо стремиться к мирному сосуществованию, прилагать усилия, чтобы избежать войны. Эта платформа была опубликована в наших газетах. Сталин ее прочитал и одобрил. Я помню, как-то в непринужденной беседе, когда Сталин находился в хорошем расположении духа, он как бы мельком вспомнил об этой декларации:
– Декларация неплохая. Если бы нам предложили, то мы бы охотно подписали ее
[288].
Умирает Сталин. Мы без него к самостоятельному ведению внешней политики еще были не готовы. В последние годы жизни он проявлял большое недовольство нами, говорил, что мы погибнем, нас империалисты передушат, что мы просто сосунки. И после смерти Сталина мы оказались как бы выброшенными на безлюдный остров. В дипломатических связях с капиталистическими государствами личного опыта не имели, кроме Молотова. Только Молотов был приобщен к контактам с представителями капиталистических государств. Но он тогда уже не пользовался среди нас непререкаемым авторитетом и не мог единолично определять характер отношений СССР с капиталистическими государствами. Мы хотели теперь сами быть «с усами», а не только слушать предложения Министерства иностранных дел и узнавать от них конкретное существо международных проблем. Молотов оставался для нас авторитетом, но таким, который полностью нас уже не удовлетворял. Нам требовалось лично посмотреть своими глазами и пощупать своими руками, чтобы правильнее определять наши контакты с капиталистическим миром, к которому мы относились с сугубо классовых позиций: были готовы к борьбе, к защите Родины. Это мы хорошо усвоили, пройдя большую историческую школу. А теперь надо было устанавливать тесные контакты, считаясь не только с теорией, но и со сложившейся действительностью. Мы живем в капиталистическом окружении, но нам нужно иметь контакты и как-то ладить с этим миром, строить и экономические, и дипломатические отношения. А как? Если кто из нас ранее за границей и бывал, то кроме Молотова только Микоян
[289], но и его поездки были кратковременными. Он имел о загранице представлений больше, чем мы, потому что никто из нас в глаза практически не видел живого «америкэна»
[290], так в пьесе Иванова «Бронепоезд 14–69» партизаны обращались к пленному американцу.
Мы не буквально, но в чем-то были похожи на этих партизан в знании своих противников. Конечно, мы их видели, мы встречались с Эйзенхауэром, встречались с Иденом, мы встречались с де Голлем. Де Голль приезжал к нам после войны. Но именно видели, и все эти контакты мы рассматривали со своих особых, предвзятых позиций недоверия, с позиций возможной неизбежности новой войны. Теперь мы хотели большего.
Дипломатические отношения СССР с Индией были установлены еще при жизни Сталина. Кто был у нас первым послом Индии? Кажется, Радхакришнан
[291], худощавый человек, уже в летах. После смерти Прасада
[292] он стал президентом Индии. Он был наш хороший друг, умный человек. Радхакришнан имел ученую степень по философии. У меня остались очень хорошие впечатления от бесед, которые я имел с ним в Индии, и позже, когда он приезжал к нам. По-моему, он одно время возглавлял организацию борцов за мир и по общественным делам заглядывал в нашу страну.
