Весной 1944 года наши армии, продолжая наступать, подходили к Одессе. Я очень беспокоился за Одессу, в каком она находится состоянии и какие там имеются разрушения. Это крупный город. Да и просто хотелось побывать в Одессе непосредственно после того, как она будет освобождена. Поэтому я договорился с командующим войсками, а тогда на этом фронте командовал Малиновский, и полетел к нему. Он доложил об обстановке, и мы выехали в только что освобожденную Одессу
[549]. Сразу же посмотрели, целы ли здание обкома партии на берегу моря, Одесская опера, да и вообще город. На меня произвел хорошее впечатление тот факт, что Одесса сравнительно не очень сильно пострадала. Оперный театр был цел, только где-то снаряд расковырял угол. Рассказывали множество всяких анекдотов о вражеской оккупации. Одессу занимали румыны, поэтому возникло много антирумынских анекдотов, а одесситы ведь умеют сочинять смешные истории.
Вот я сейчас думаю: как это получилось, что Одессу освобождал Малиновский, а не Толбухин? Видимо, Толбухина оставили освобождать Крым, а Малиновский, то есть войска 3-го Украинского фронта, пошел на запад, и таким образом ему была предоставлена честь освободить Одессу, в которой он провел детство, живя у своей тетки. Не могу утверждать, что произошло именно так, сейчас у меня многое стерлось в памяти, искать же по печатным материалам, как я считаю, не стоит того.
Наш 1-й Украинский фронт вышел к марту на линию старой границы УССР с Польшей до 1939 года. Хотя мне все еще отводилось помещение в месте расположения фронтового штаба, я ездил туда только временами, а в армиях вообще уже не имел возможности бывать, хотя мне и хотелось. Я понимал верность указания Сталина, что мне надо сосредоточить усилия на организации работ по восстановлению промышленности и сельского хозяйства республики. Это было для Украины на том этапе главное, а вопросы наступления и разгрома противника уже, как говорится, лежали в кармане. Тут все было обеспечено.
Не помню точно числа, когда перед весной мне сообщили, что ранен Николай Федорович Ватутин
[550]. Меня это очень огорчило, хотя и сказали сначала, что жизни его рана не угрожает. Ранен он был в ногу, а при каких обстоятельствах, мне тогда не доложили. Прошло какое-то время, и сообщили, что Ватутин вагоном едет в Киев. Я встретил его. Он чувствовал себя, как любой раненый, и был уверен, что вскоре вернется к делу. Ему, кажется, предлагали лечиться в Москве, но он решил остаться в Киеве, потому что здесь был ближе к фронту и мог не прекращать своей деятельности командующего войсками. Приехали врачи, в том числе Бурденко
[551], крупнейший хирург. Большего и лучшего желать в те времена не приходилось. Бурденко, осмотрев Ватутина, сказал мне: «Ничего страшного, его рана не опасна, мы его, видимо, сумеем поставить на ноги, и он приступит к исполнению прежних обязанностей». После ранения Ватутина командование войсками 1-го Украинского фронта принял Жуков
[552]. Сначала он командовал временно, пока не выздоровеет Ватутин.
Затем мне доложили, при каких обстоятельствах и где был ранен Ватутин. Оказывается, его ранили украинские националисты, бандеровцы. Они воспользовались неосторожностью, непредусмотрительностью не только Ватутина, но и людей, которые отвечали за его охрану. Он находился в каком-то населенном пункте, откуда ему нужно было переехать в другое место. Решил ехать ночью. Была непролазная грязь. Вообще-то мы на фронте чаще всего переезжали с места на место на рассвете или в вечерних сумерках, а тут – ночью. Впереди командующего ехал «виллис» с автоматчиками, потом сам Ватутин, тоже в сопровождении автоматчиков. Где-то на развилке дорог машины разминулись: шедшая впереди направилась в одном направлении, Ватутин – в другом. Ватутин проезжал через какую-то деревню, когда раздалась пулеметная очередь, и командующий был ранен. Не помню сейчас, нападавшие сумели захватить машину или убежали. Потом мы поймали тех, кто стрелял в Ватутина, но уже после войны. На допросах, как мне докладывали, они говорили, что узнали, что ранили (либо убили) именно Ватутина, потому что какие-то вещи и документы попали к ним в руки.
Лечение командующего шло довольно успешно. Я каждый день приезжал к нему. Он чувствовал себя хорошо, уверенно выздоравливал, уже начал заниматься делами и был даже назначен день, когда он сможет официально приступить к исполнению прежних обязанностей и вернуться во фронтовой штаб. Но вот как-то он говорит мне: «Что-то температура у меня поднялась, и я плохо себя чувствую». Врачи, осмотрев его, сказали, что, видимо, это рецидив малярии. Он болел малярией раньше, да и на фронте, когда мы были с ним там вместе, тоже болел ею. Я ответил: «Жаль. Она, видимо, измотает вас, ну, ничего не поделаешь». Через день-два процесс стал нарастать. Тогда врачи сказали: «Это не малярия, это – более серьезное явление, возникло заражение раны». Это всех встревожило. Заражение раны – нагноение, гангрена, ампутация конечности или смерть. Надо было срочно лечить.
Врачи считали, что следует применить пенициллин, но они могли, как мне рассказывали, тогда сделать это только с согласия Сталина, а Сталин воспротивился. Я с ним лично не разговаривал по вопросу пенициллина, но врачи сказали мне, что Сталин отверг пенициллин. Мотив выдвигался такой: пенициллин был не советским (у нас его не имелось), а американским, и Сталин считал, что пенициллин может оказаться зараженным: из США могут послать зараженный пенициллин, чтобы ослаблять наши силы, так что лечить этим лекарством такого крупного военного деятеля, как Ватутин, недопустимый риск.
Не мне тут судить, судить должны были врачи. Врачи же мне говорили, что если бы ему был дан пенициллин, то это могло повернуть ход болезни в иную сторону и спасти Ватутину жизнь. Но врачи так и не смогли ничего добиться. А положение раненого ухудшалось. Когда я однажды пришел к нему, Бурденко, отведя меня в сторону, сказал, что единственный выход – операция, и как можно быстрее. Придется отнять ногу. «Мы возлагаем на вас большую надежду. Вам нужно поговорить с Ватутиным раньше, чем нам. Вы сошлетесь на нас и скажете ему о такой необходимости. Он питает к вам большое уважение, доверие, и вы сумеете найти слова, чтобы убедить его согласиться на операцию». И я поговорил с Ватутиным: «Николай Федорович, ваша рана дала осложнение. Врачи говорят, что нужна ампутация, придется отнять ногу. Я понимаю, что́ это значит для каждого человека. Но генерал без ноги возможен. А пожалеешь ногу, и потеряешь голову. Выбор один: жизнь или ампутация. Ампутация сохранит жизнь. Если ее не сделать, остается смерть. Прошу вас согласиться на операцию». Он ответил довольно спокойно: «Да, я согласен. Скажите врачам, пусть делают так, как считают нужным. Я готов хоть сейчас».
