Началось обсуждение доклада. Многие выступили в прениях, я тоже. Совершенно не помню сейчас, какие вопросы я поднимал, скорее всего, говорил о текущих делах восстановления хозяйства Украины. Скажу лишь об одном. Тогда я считал важнейшими вопросами механизацию и семенное дело. В то время действовал закон о «первой заповеди» колхозника: сначала выполнить обязательства по поставкам государству, потом засыпку семян и фондов, потом – для распределения по трудодням. Я считал, что нужно нарушить эту заповедь, которую выдумал Сталин, и в первую очередь засыпать семена. Ведь в старое время единоличник, даже умирая, не съедал семена, потому что это будущее, это жизнь. Как же мы берем эти семена у крестьянина, а потом вынуждены давать ему же для посева зерно? Но уже неизвестно, что это за семена и из какого района пришли, насколько они акклиматизированы.
Мое выступление вызвало ярость Сталина. Была создана специальная комиссия, и Андрея Андреевича назначили ее председателем, а меня ввели в состав комиссии. Но еще более тяжелая туча нависла надо мной после выступления Мальцева
[669], опытного работника, действительно хорошо знающего сельское хозяйство Урала. Он прекрасно вел свое хозяйство, а в выступлении рассказал, как у них обстоит дело, и какие хорошие урожаи яровой пшеницы он получает. Как только он сказал о яровой пшенице, я сразу же почувствовал удар в самое больное место. Я ведь знал, что Сталин, не разобравшись, тут же вытащит вопрос о яровой пшенице и бросит его мне в лицо. Я-то выступал против сева яровой пшеницы в обязательном порядке: она менее урожайна на Украине, особенно на юге, хотя в некоторых колхозах она неплохо удавалась. Поэтому я считал, что пусть ее сеют колхозы, кто может, но не надо записывать обязательным решением, что каждый колхоз должен в определенных процентах посеять яровую пшеницу: ведь она иной раз даже семена не возвращала. Сталин этого не знал и знать не хотел. Хотя перед войной я как-то докладывал ему о яровой пшенице, и он тогда согласился со мной, после чего было принято решение не обязывать все колхозы Украины сеять яровую пшеницу.
Как только был объявлен перерыв и мы зашли в комнату для отдыха, Сталин нервно и злобно бросил мне: «Слышали, что сказал Мальцев?» – «Да, товарищ Сталин, но он же говорил об Урале. Если у нас, на Украине, самая урожайная культура – озимая пшеница, то на Урале ее совсем не сеют, а сеют только яровую пшеницу. Они ее изучили, умеют ее возделывать и получают хороший урожай, да и то не все хозяйства. Мальцев – это же мастер, академик в своем деле». – «Нет, нет, если там яровая дает такой урожай, то тут у нас, – и он ударил себя по животу, – вот какие глубокие черноземы, урожай будет еще лучше. Надо записать в резолюцию». Говорю: «Если записывать, то запишите, что я отказывался. Все знают, что я против яровой пшеницы. Но если вы так считаете, то тогда записывайте и Северному Кавказу с Ростовской областью. Они в таком же положении, как и мы». «Нет, запишем только вам!». Дескать, я должен проявить инициативу, чтобы за мной пошли другие. В работе созданных на Пленуме комиссий, когда обсуждали этот вопрос, я тоже принимал участие, но не до конца. Пленум закончился, все разъехались по местам, и мне тоже надо было уехать. Дописывали резолюцию Маленков с Андреевым.
Перед отъездом я на комиссии снова поставил вопрос о том, что нужно отменить решение о «первой заповеди» колхозника, и предложил, чтобы семенной фонд засыпали параллельно сдаче зерна государству в определенной пропорции. Конечно, тут была с моей стороны уступка. Но я считал, что даже так будет полезно, а то вообще ничего не оставляли. Все же в каких-то процентах пойдет зерно и государству, и в семенной фонд. Уехал я. Звонит мне Маленков спустя несколько дней и говорит: «Резолюция готова. Твое предложение о порядке засыпки семенного фонда в колхозах и в совхозах в резолюцию не включили, будем Сталину докладывать. Как ты считаешь, докладывать твое предложение отдельно или же совсем ничего ему не говорить?» Явно провокационный вопрос. Все знали, включая Сталина, что я этот вопрос поднимал на комиссии, боролся за это, а теперь, когда ставится вопрос докладывать Сталину, то, если бы я сказал не докладывать, это оказалось бы проявлением трусости. Говорю: «Нет, товарищ Маленков. Прошу доложить товарищу Сталину мою точку зрения». «Хорошо!».
Доложили. Я узнал из нового звонка Маленкова, что Сталин был страшно недоволен и мое предложение не приняли. Сталин просто взбесился, когда узнал о нем. После пленума Сталин поднял вопрос о том, что надо оказать помощь Украине. Сказал и смотрит на меня, ждет моей реакции. Я промолчал, и он продолжил: «Надо подкрепить Хрущева, помочь ему. Украина разорена, а республика огромная и имеет большое значение для страны». Я про себя прикидывал: «Куда он клонит?» «Я считаю, что надо послать туда, в помощь Хрущеву, Кагановича. Как вы на это смотрите?» – спросил он, обращаясь ко мне. Отвечаю: «Каганович был секретарем ЦК КП(б)У, знает Украину. Конечно, Украина – это такая страна, что там хватит дела не только для двух, а и на десяток людей». «Хорошо, послать туда Кагановича и Патоличева
[670]». Патоличев в то время был секретарем ЦК ВКП(б). Отвечаю: «Пожалуйста, это будет хорошо». Так и записали. Сталин предложил разделить посты председателя Совмина Украины и Первого секретаря ЦК КП(б)У. В свое время их объединили по его же предложению, а я тогда доказывал, что не нужно этого делать. Так было сделано на Украине и в Белоруссии. Не знаю, было ли проведено это и в других республиках. Сталин предложил: «Хрущев будет Председателем Совета Министров Украины, а Каганович – Первым секретарем ЦК. Патоличев же будет секретарем ЦК по сельскому хозяйству». Я опять говорю: «Хорошо».
Собрали мы пленум на Украине. Пленум утвердил назначения, каждый сел на свое место и занялся своим делом. «Прежде всего, – говорю я Кагановичу и Патоличеву, – надо нам подготовиться к посевной. У нас нет семян. Кроме того, нам надо получить что-то, чтобы людей накормить: они же умирают, появилось людоедство. Ни о какой посевной не может быть и речи, если мы не организуем общественное питание. Вряд ли сейчас мы получим такое количество зерна, чтобы выдать ссуду, придется питать людей какой-то баландой, чтобы они с голоду не умирали. Ну и семена тоже надо получить». Поставили мы вопрос перед Москвой. Чтобы обеспечить урожай в 1947 году и заложить зерно на 1948 год, следовало срочно получить семена. Если мы не получили бы семян, то нам и делать было бы нечего, потому что все вывезли из деревни по первой сталинской заповеди.
