Литература здесь играет первую роль. Музыка тоже очень важна, она, как говорится, формирует настроение. Она непосредственно не разговаривает человеческим языком, и поэтому нелегко различить хорошее и плохое, тут возможно очень разное отношение. Оно зависит и от автора, но зависит и от слушателя. Многое здесь крайне субъективно. Допустим, ответственный партиец включил радио, чтобы послушать музыку, а она ему не понравилась или же настроение было скверным, и он выключил приемник. Потом выяснилось, что ее автор – Чайковский или, допустим, Прокофьев. Как отнестись к данному творению? Тут имеют значение и обстановка, и внутренняя содержательность слушателя, и его воспитание, и многое иное. Получается, что решение надо выносить через понятия «нравится», «не очень нравится», «не нравится». А результат потом скажется и на судьбе автора, и на всем обществе, которое может нечаянно лишиться прекрасного творения. Как избежать «вкусовщины»? Особенно если учесть, что одно и то же сочинение может в различные периоды жизни вызывать несовпадающие впечатления. Несколько легче с творениями писателя. Этот труженик работает, как каменщик или даже как токарь, шлифуя свое произведение с разных сторон. Он автоматически вторгается во все сферы общественной жизни, выражая отношение к ним через своих персонажей, так что в литературе даже не очень умному человеку порой становится все ясно. Сложнее оценить произведение композитора, художника.
Главный вопрос здесь в мере терпимости к произведениям, которые лично кому-то не нравились или нравились.
Без терпимости к творчеству художник жить не может. Если одно какое-то лицо или группа лиц начнет определять, что хорошо, а что дурно в вопросах искусства, уже плохо. Особенно плохо, если это направлено против целого жанра. Здесь много субъективного. К примеру, в восприятии звука, восприятии музыкальной мелодии. Судить, осуждать – значит проявлять субъективное отношение. Субъективизм сковывает, не дает развернуться, показать себя ни художникам, ни писателям.
Хочу вернуться к тому, как относился Сталин ко всем видам интеллигентного труда. Он понимал их общественное значение. Но главным оказывалось то, насколько он был снисходителен, терпим, уважителен в каждом конкретном случае. Сталин был весь начинен субъективизмом. Между тем от одного его слова зависело будущее любого человека. Его субъективизм иногда способствовал развитию каких-то творческих направлений, а иногда сковывал, не давал развернуться и показать себя или даже приводил к гибели и людей, и их творения. Были ли, допустим, такие писатели, которые не чувствовали этого гнета, трудились без всяких внешних и внутренних ограничений? Мне трудно говорить за них. Пусть скажут они сами, я думаю, что вряд ли. Ведь Сталин был деспотом, и его воля определяла всю государственную политику. А все деспоты хорошо относились к литераторам лишь при условии, если те хорошо писали о них и их эпохе. Сошлюсь на общеизвестный пример. Зачем Николай Первый терзал Пушкина?
Разве Пушкин плохой писатель? Разве он плохо писал? Он писал хорошо. Он отдавал свою душу народу. Он высоко чтим в народе. Сбылись его пророческие слова: «Я памятник себе воздвиг нерукотворный, к нему не зарастет народная тропа…» Однако он провел в ссылке большую часть своей жизни: то на юге, в Молдавии и Одессе, затем в своем имении на Псковщине. Николай Первый хотел, чтобы Пушкин в своем творчестве воспевал его время, прославлял его как монарха. Таких примеров в прошлом человечества можно найти тысячи.
А в настоящем? При Сталине довольно долго отвечал по политической линии за советское искусство Ворошилов. Он был без ума от художника Александра Герасимова. Соглашусь, что последний был хорошим художником. Однако он нравился Ворошилову прежде всего за то, что тот восхвалял его в своих картинах. То же можно сказать о песенниках.
Из композиторов кто больше всех нравился Ворошилову? Наверное, Покрасс. Я Покрасса очень уважал и уважаю сейчас, он много замечательных вещей написал. Покрасс сочинял песни о Конной армии, о Буденном, о Ворошилове. Хорошо сочинял. Я думаю, никто лучше не написал. Его песни боевые, легкие, и в то же время в них «выпячивались» персоны. Конечно, такие художники, поэты, композиторы ценились людьми, о которых эти интеллигенты писали, прославляя их. Обычно их называли придворными поэтами. Всегда были придворные музыканты, придворные художники. Деспоты старались приближать их к себе, поощрять. Я уж не говорю о материальном поощрении. Тут, как говорится, казна была открыта.
Или возьмем писателя Фадеева
[1042]. Талантливый человек. Его произведение «Разгром» о дальневосточных партизанах, их командире Левинсоне на меня производит потрясающее впечатление. «Молодая гвардия» – тоже отличный роман. Но талантливых или даже гениальных писателей у нас все же хватало. Отчего же Сталин в послевоенное время особенно благоволил именно к Фадееву? А потому что во время репрессий, возглавляя Союз писателей, Фадеев поддерживал линию на репрессии. И летели головы ни в чем не повинных литераторов. Достаточно было кому-нибудь написать, что в магазине продают плохую картошку, и это расценивалось как антисоветчина.
Трагедия Фадеева как человека объясняет и его самоубийство. Оставаясь человеком умным и тонкой души, он после того, как разоблачили Сталина и показали, что тысячные жертвы были вовсе не преступниками, не смог простить себе своего отступничества от правды. Ведь гибла, наряду с другими, и творческая интеллигенция. А Фадеев лжесвидетельствовал, что такой-то и такой-то из ее рядов выступал против Родины. Готов думать, что он поступал искренне, веруя в необходимость того, что делалось. Но все же представал перед творческой интеллигенцией в роли сталинского прокурора. А когда увидел, что круг замкнулся, оборвал свою жизнь. Конечно, надо принять во внимание и то, что Фадеев к той поре спился и потому утратил многие черты своей прежней личности. Вот собирает Сталин Комитет по Сталинским премиям (это надо было дойти до жизни такой, чтобы самому делить премии собственного имени!). Докладывает представления к награждению Фадеев. А когда все заканчивается, Сталин говорит о нем: «Еле-еле держится на ногах, совершенно пьян». Все это видели, об этом все знали. Не раз руководство ставило на ноги милицию и чекистские органы, чтобы отыскать его в каком-нибудь злачном месте. Вот до какого состояния дошел Фадеев, терзаемый угрызениями совести. Он изжил себя и к тому же боялся встретиться лицом к лицу с теми писателями, которых он помогал Сталину загонять в лагеря, а некоторые вернулись потом. Он, как честный человек, не смог пережить такого и покончил жизнь самоубийством. Такова мера лишь одной из множества ошибок, которые можно сделать применительно к творческой интеллигенции.
Коснемся Твардовского
[1043]. Его стихотворения на устах миллионов людей: и солдат, сражавшихся с гитлеровскими ордами, и тружеников военного тыла. Его поэма о Василии Теркине – бессмертное произведение. Как у нас Демьяна Бедного все знали во время Гражданской войны, так буквально всем был известен и Твардовский в годы Великой Отечественной войны. Потом о его поэмах были написаны целые книги, а их героев изображали на картинах
[1044]. Сталин с умилением смотрел на картину с Василием Теркиным. Когда он впервые ее увидел, то сразу же предложил: «Давайте повесим ее в Кремле». Ее и повесили там, перед входом в Екатерининский зал. Если, выходя из зала заседаний Верховного Совета повернуть направо, то можно было увидеть Теркина в кругу бойцов после сражения. На картине каждый красноармеец занимается своим делом: кто из котелка ест, кто еще что-то делает, но слух их был обращен к Теркину. Так хорошо выписана картина, что это просто чувствуешь.
