Богдан усмехнулся: своей возлюбленной он позволял любые дерзости.
– А что бы ты сделала, красавица? – с иронией спросил Мещеряк. – А, ведьмина душа?
– На своём бы месте? На бабьем?
– Ну да, – кивнул Матвей. – На чьём же ещё?
– Уплыла бы подальше – и без оглядки уплыла бы!
– Ясно, – вновь кивнул Мещеряк.
– А вот коли мужиком была бы, атаманом, как вы, никуда бы не ушла! Всю жизнь от них бегать? А стоит ли того жизнь? Думаю – нет! Вот и вы подумайте, атаманы…
Сказала и шагнула назад, и полог вернулся на место.
– Вот и пойми, откуда что берётся, – усмехнулся Матвей. – Ладно, утром будет круг, тогда и решим. Иди к ней, – кивнул он Барбоше, – кто знает, сколько ещё миловаться осталось…
Рано утром атаманы собрали круг. Богдан Барбоша и Матвей Мещеряк в окружении своих малых атаманов и сотников сидели на одном из холмов острова, под городком. Что и говорить, большинству казаков нравился весёлый разбой. Охочи они были до персидских караванов и ногайских улусов, по которым можно нагуляться вволю, напиться крови, а потом уйти с добром и полоном восвояси. Отплатить степнякам сторицей за столетия позора и унижения! И у каждого руки чесались снести ногайскую голову – это ли не радость для истинного казака, хозяина русских окраин! Но чтобы вот так, самим войти в логово зверя, зная почти наверняка, что в этот раз тебя разорвут?.. Для такого решения даже не великое мужество требовалось, а величайшее безрассудство! И хотя и мужества, и безрассудства казакам хватало, но чёрные мысли лезли в голову, не давали покоя в это раннее осеннее утро…
Казаки долго шумели. И всё это время Барбоша пытал свою чёрную бороду крепкой рукой. И думал, думал: как же поступить ему? Он ведь сам себе хозяин! И людям своим хозяин тоже! И коли чего не хотел – того не брал! Но однажды он уже оставил своих товарищей – отправил их в Пермь Великую и Сибирь, на великие подвиги и страшную погибель, а сам решил предаться спокойной и лёгкой жизни, налётам и грабежам, привычному разбою. Восточный караван ограбить на Волге – не с ордой сибирской воевать в чужом и холодном краю! Ничего не захотел менять он тогда! И хоть сейчас он мог снять половину войска и уплыть восвояси – на Каспий! Но поступить так же вновь, как и пять лет назад, было бы скверно. Очень скверно!
Вот о чём думал расчётливый Богдан Барбоша, пока шумели казаки…
А теперь, нагорланившись, они ждали слово двух главных и равнозначных на Кош-Яике атаманов. Более семисот казаков готово было внимать их речам.
– Ну что, Богдан, твоё слово, – уступил первое место товарищу Матвей.
Но бородатый атаман молчал. Тень сомнения лежала на его лице.
– Ждут тебя, – поторопил его Матвей.
Малые атаманы обоих вождей взглянули на бородача.
– Говори ты, – сказал Барбоша. – Я следом.
– Отчего так? – спросил Матвей.
– Оттого, – ответил немного зло Барбоша, резко встал и, что есть силы, крикнул: – Дадим слово Матвею, другу нашему? Атаману прославленному? Ужасу всей Сибири и её татар да прочей нечисти? Это он в первую голову великий мастер и крепости брать, и строить их, и врага с крепостных стен отражать. Ему и учить нас уму-разуму! Ну, братцы?
– Дадим! Дадим! – загудели сотни казачьи голосов. – Говори, Матвей! Говори слово атаманское!
– Что ж, значит, так тому и быть, – Мещеряк поднялся рядом с Барбошей. – Только не кори меня после, Богдан, что вперёд толкнул…
– Да говори ты, леший, не тяни, – садясь, процедил тот.
Матвей Мещеряк посмотрел вниз, на лица казаков, в их глаза. Его слова ждали. Ждали все! Потому что знали: где-то сейчас по лесам и степям, вдоль рек и речушек катится сюда воинство Больших Ногаев. Со всех улусов катится! Где-то соединяются их малые и большие отряды, сливаясь в один поток. Великая мгла двигается на них! И всё ближе она, разозлённая до смерти, как раненый дикий зверь, лютая и беспощадная, всё ближе к их казацкой реке и острову, ставшему для них родной пядью земли. И если скажет он: прыгаем в лодки и плывём подале – прыгнут они и поплывут. Знал он это! А если скажет: остаёмся, братцы, то…
Матвей поднял руку:
– Вот как я думаю, казаки! Мы привыкли жить в степи да в стругах! Коли беда, собираться в мгновение ока и пропадать, как сквозь землю. Нас тому научили наши исконные враги – степняки. Так скажем спасибо учителям – татарам да ногайцам! – грозно усмехнулся он. – Благодаря им мы сильными стали! Но теперь у нас есть дом. Первый раз за всю жизнь у меня, Матвея Мещеряка, вашего атамана, есть дом. И у вас тоже он есть. Это не отнятый шатер у персидского шаха. И не просто поляна или остров! – атаман сжал пудовые кулаки. – Дом! Мы его своими руками поставили. Мы в этот дом, – он кивнул назад, на городок, – сердце и душу вложили. Я – так точно! Что мы будем за люди, коли оставим хоть часть нашего сердца и души на поругание поганым? Сожгут они его, а нас ещё трусами назовут. Скажут: только налетать да грабить и умеете! Так чем мы хуже их тогда? Я так считаю, что отныне остров на Кош-Яике и Яицкий городок – наша вотчина, родина наша! Не царём, Богом нам данная! И уходить с неё – грех великий! Вот как я думаю, братья-казаки!
Пока Мещеряк говорил, бури прокатывались в душе Барбоши. И не хотел соглашаться с ним Богдан, привычный к вольной жизни, противился всем нутром, а сердце говорило: прав Матвей! Всё изменилось! Теперь изменилось! Бросить Яицкий городок – это тебе не поляну оставить, не шатёр! Дом бросить!.. Но ведь поэтому он и передал слово Матвею Мещеряку – и знал: как тот решит, так и будет. Сам свою судьбу отдал Матвею. И знал заранее, как решит его друг.
– Пусть теперь Богдан скажет! – зычно бросил Мещеряк и указал рукой на товарища. – Говори, борода!
И вновь затихли казаки – и особенно казаки Барбоши. Ему они прекословить не решились бы!
Богдан встал, расправил плечи, поправил широкий кожаный пояс с кривой саблей. Пригладил лопатообразную, смоляную, с редкой проседью бороду.
– Я сызмальства по степям летал и дома не имел, – кивнул Барбоша. – Ветер был мне батькой, речка – мамкой! И другого прежде было не надо. Да годы берут своё. Поляну я свою любил над Волгой, это правда, сильно любил! Да Москва нас с Волги подвинула! А царёв град он и есть царёв град. С ним даже Мещеряк не стал бы тягаться, куда уж мне!
Казаки засмеялись.
– Но от ногайцев, этого сучьего племени, я не побегу, – Богдан потряс сжатым кулаком. – Лучше погибну тут, в своём доме! Потому что Яицкий городок и мне домом стал! Это моё последнее слово, братья!
Все решила короткая речь Барбоши. Вольный остров яростно ликовал! Не было никого, кто бы возразил двум головным атаманам. Теперь драться хотелось всем – и старым, и молодым! Встал вопрос: а если долгая осада? Но казаки – народ запасливый! Был порох, были пушки, провианта тоже казаки накопили в достатке. Воды – море! Конечно, если их запрут надолго, тогда хуже. Но были вырыты и колодцы, и вода из Яика поднималась в них. Попробуй тут перекрой такой водопровод! Был прорыт и водный канал для стругов, входящий из Яика в крепость. Казаки нападения с воды не боялись: тут они были цари и боги! А кто попытается засыпать канал, так туда смотрела пушечка и десятки пищалей. Попробуй ещё, подойди! Крепость строилась так, чтобы никто не подступился. Поэтому ногайцы могли рассчитывать только на одно – сжечь Яицкий городок вместе с его защитниками. Это казаки понимали очень хорошо…
