Заглянув через плечо, Тамерлан покосился на мирзу Искендера, тот моментально побледнел от ужаса и, чтобы не затрястись всем телом, принялся старательно обмакивать калям в чернила.
– Визирь Хуссейн Абу Ахмад! – громко вымолвил наконец Тамерлан, и все в один голос ахнули, настолько это было чудовищно. Хуссейн Абу Ахмад, человек преклонного возраста, происходивший из знатной самаркандской фамилии, занимал один из самых высоких постов в государстве. Он был визирем провинций и народа, а следовательно, в согласии с соответствующим параграфом «Тюзык-и Тимур»
[91], считался главным из семи визирей, отвечающим за все административные и юридические дела в стране. Невозможно было поверить в то, что он способен подговаривать кого-то ошибиться при ловле кольца на свадьбе Тамерланова внука.
И прежде всего не мог поверить своим ушам сам визирь. От внезапно охватившего его ужаса он улыбнулся глупой улыбкой, затем обмяк и, будто мышь, загипнотизированная коброй, встал перед государем.
– Ну что, не ожидал, что твой заговор откроется так быстро? – спросил Тамерлан в зловещей тишине.
– Я ничего не понимаю, хазрет, – пролепетал визирь. – Пусть багатур Яз-Даулат подтвердит или опровергнет ваше обвинение.
– Что?!! – взревел гневный вершитель судеб. – Никто не смеет ни подтверждать, ни опровергать сказанное мною. Я знаю имена всех заговорщиков, связанных с тобою. Мне известно, сколько именно денег ты украл из казны, особенно во время моего похода на Рум, когда ты остался в Самарканде сразу на двух должностях – и визиря провинций и народа, и начальника всего дивана. Ты сам назовешь мне сумму или хочешь, чтобы я назвал ее?
– Но я не помню точную сумму… – пробормотал Хуссейн Абу Ахмад, понял, что погиб окончательно, и рухнул как подкошенный, распластавшись перед грозным Тамерланом. А Тамерлан, презрительно усмехнувшись, велел позвать Мухаммеда Аль-Кааги. Того довольно быстро нашли и привели. Вид у Мухаммеда был если и не сказать, что испуганный, то весьма взволнованный.
– Дорогой Мухаммед, – обратился к нему Тамерлан. – Я тут намереваюсь повесить троих негодяев, оказавшихся неверными по отношению ко мне. Одного я уже нашел, мне нужно только, чтобы ты свидетельствовал против него. Итак, мне стало известно, что визирь Хуссейн Абу Ахмад подговаривал тебя соблазнить одну из юных жен моего гарема и за это предлагал много денег. Скажи, это так?
Буря мыслей отразилась на напряженном лице Аль-Кааги.
– Так что же ты молчишь? Не хочешь подставлять визиря?
– Да, – выдохнул Мухаммед.
– Что именно?
– Он действительно подговаривал меня. И предлагал деньги.
– Ты врешь, собака! – закричал несчастный визирь. – Да, хазрет, да! Я воровал из казны. Я знал, что ты знаешь об этом, но ты ни разу не заводил со мной разговоров о моем воровстве, и я полагал, что ты смотришь на мое воровство сквозь пальцы только потому, что ценишь меня за мои заслуги и видишь, что я незаменим. Но я никого не подговаривал. Ни багатура, чтобы он не поймал кольцо, ни этого негодяя, чтобы он соблазнил одну из твоих жен. Клянусь Аллахом!
– Бессовестный! – фыркнул Тамерлан. – Как ты смеешь произносить такие кощунственные клятвы! Неужто ты надеешься скрыть свои подлости? Все тайное становится явным. Говорят, что есть такие волшебные чернила, которые исчезают, если что-то написать ими. Но стоит руке праведника прикоснуться к бумаге, как эти чернила вновь проступают, и можно прочесть написанное втайне. Мирза Искендер, – повернулся властелин к своему писарю.
– Что, хазрет? – жалобно спросил урус.
– Ты принес?
– Волшебные чернила?
– Да нет же! Не чернила. Язык. Я просил, чтобы ты прихватил с собой язык Сулейманбека. Принес?
– Так язык?.. Язык я принес!.. Вот он!..
– Ага! Прекрасно! Спасибо, что сохранил! – Тамерлан принял из рук Искендера склянку с египетской аракой, в которой плавал уже выцветший от спирта язык доносчика Сулейманбека. – Есть древнее монгольское поверье, с помощью которого проверялось, правду говорит человек или лжет. Для этого испытуемый должен съесть язык заклятого клеветника. Если он при этом останется жив и здоров, то, значит, он говорил правду. Если же он на месте скончается в страшных судорогах, значит, врал. Вот в этой склянке язык заклятого клеветника. Уважаемый Мухаммед Аль-Кааги, съешь его, и мы проверим, правду ли ты говорил. Но учти, если ты откажешься от испытания, я прикажу содрать с тебя заживо кожу.
Немного поразмыслив, Мухаммед оцепенело направился к Тамерлану.
– Стойте! – раздался тут голос темника Борондоя. – Подождите! Хазрет, мы живем в просвещенное время. Разве можно доверять древним монгольским предрассудкам, имея под рукой новейшие достижения арабских и персидских ученых? Я хочу засвидетельствовать, что визирь Хуссейн Абу Ахмад действительно виновен в казнокрадстве, но нисколько не виновен в дурных замыслах против вашего величества. И боюсь, что оклеветал его не кто иной, как этот вот самый Мухаммед. У него есть для этого основания. Я видел его сегодня с одной из ваших жен. А именно с Яугуя-агой.
– Ах вот что? И чем же они занимались? – спросил Тамерлан.
– Они шли полуобнявшись.
Повсюду прокатился ропот негодования.
– Это правда, Мухаммед? – спросил хазрет.
– Да, о справедливейший, – ответил Мухаммед. – На празднике у госпожи Севин-бей ваша жена Яугуя-ага захмелела от выпитого вина, ибо доселе никогда его не пробовала. И госпожа Севин-бей попросила меня отвести госпожу Яугуя-ага. Вот и все.
– Ну так ешь скорее язык клеветника, чтобы мы все увидели, что ты честен и не носишь в душе грехов против нашего спокойствия, – приказал Тамерлан с некоторым явным нетерпением, протягивая Мухаммеду склянку с языком азербайджанца.
И Мухаммед Аль-Кааги на сей раз довольно проворно схватил склянку, выудил из нее содержимое и принялся есть с таким видом, будто всю жизнь только и питался сырыми законсервированными в араке человеческими языками, а в последнее время ощущал сильную их нехватку. Когда язык был съеден, Тамерлан осведомился:
– Как ты себя чувствуешь, достопочтенный мой Мухаммед?
– Превосходно, хазрет! – ошалело отвечал Аль-Кааги.
– Может быть, даже лучше, чем раньше?
– Кажется, даже лучше, чем раньше, хазрет.
