Поделив добычу и наполнив казну через край, Тамерлан объявил мир на три года и на сие время освободил народ свой от каких бы ни было податей. Но уже не сиделось ему на месте вскоре, ибо в землях полуденных манили его баснословные богатства Индии, а в землях закатных дразнил своею славою турецкий султан Баязет Ильдирим, или, како нарекается у турков, – Йылдырым, что значит Молонья. Сей лихой султан нравом сродни был Тамерлану, и тако же урод, кривой от рождения и злобный, при восшествии на престол умертвивший родного брата. Он покорил Задунайскую Болгарию, Грецию, Фессалию и Македонию, угрожал Венгрии и Седмиградью, а в том году, когда Тамерлан возвратился в Самарканд, Баязет сокрушил мышцу короля Сигизмунда богемского и венгерского в битве при Никополе, взял в плен три тысячи человек и всех их предал смерти.
Но до поры Тамерлан не мог решить, куда направить свои тумены, и забавлялся мирной жизнью в Самарканде. Он женился на дочери монгольского хана Хызр-Ходжи красавице Тукель и для нее построил дивный сад с дворцом, именуемым Дилгуш. Принял он у себя при дворе и обласкал жену сына Мираншаха, именем Севин-бей. Мираншах к тому времени повредился в рассудке, упав с лошади на охоте. Безжалостно обращаясь со своей женой, он довел ее до того, что она бежала от него к свекру, ища защиты, и свекор дал ей пристанище, а Мираншаха обещал строго наказать. Для Севин-бей он тоже построил сад, так называемый Полунощный. И много других новых построек стал возводить в Самарканде, заботясь о том, чтобы не только память о башнях из голов отрубленных сохранилась о нем в народах.
В то же время царь Самаркандский затеял учредить свои законы и постановления, а для сего собрал своих лучших писарей, в коих число и аз грешный попал, дабы они записывали те уложения, которые он им диктовал. Лицемерно каясь о пролитой им крови, Тамерлан объезжал святые места и обильно раздавал милостыню нищим. Говорю: лицемерно, поскольку очень скоро сие лицемерие выявится, когда новая кровавая роса взойдет в Индии и прочих землях и новые башни из человечьих голов воздвигнутся.
Не выдержав и двух полных лет спокойствия и мира, Тамерлан-смертоносец нашел повод для войны с султаном Делийским и двинул войска свои на Индию. Повод же был таков, что султан Делийский Махмуд, хоть и слыл правоверным мусульманином, но терпел в своем государстве многочисленных гебров-огнепоклонников, молящихся идолу Армазду
[104]. В Индии же тех гебров именовали парсами. Стремясь на словах принести веру в Магомета и очистить Индию от разбойничьих шаек, на деле же Тамерлан, по своему обыкновению, истреблял всех подряд – и правых и виноватых, не щадя ни старых, ни малых. По пути он уполовинил в числе племя афганцев, о которых сказал, что этого племени вовсе не должно существовать на земле. Выйдя на берега реки Инда, Тамерлан устроил кровавое жертвоприношение и воздвиг башню из двадцати тысяч отсеченных голов. Тогда только до слуха султана Делийского дошло, что творит Тамерлан в его землях. Доверчив же был Махмуд! Будто слыхом не слыхивал о кровавых тризнах, устраиваемых Тамерланом в иных землях! Злодей тем временем приближался к его столице, переправившись через Инд в верховьях реки. Главные крепости индийские, Джал и Битнир, пали под мощным натиском завоевателей.
В тех краях зим не бывает, и хотя шел декабрь месяц, стоял зной, и в одной местности лесистой кровожадные чагатаи едва не стали жертвою собственного злодейства. Истребив в той местности все население, они наполнили округу смрадом несносным. Бесчисленные трупы воняли так, что из их зловония рождались ядовитые комары, да большие, величиной с воробья. Жалили до смерти, или же открывалась язва, от которой человек в полдня умирал. Истинно вспомнишь присловье, что комар лошадь свалит, коли волк ему подсобит, да только волком тут сам Тамерлан оказался.
Но самое знаменитое злодейство было еще впереди. Приблизившись к городу Дели, чагатаи ограбили окрестности и взяли в полон сто тысяч аманатов, о которых сказано было султану Махмуду, что если он добром и по своей воле отдастся во власть завоевателей, то аманатам – жизнь, ежели же он будет противиться, то всех аманатов – под нож. Полагая, что у Тамерлана не хватит духу зарезать сразу столько безвинных, султан Делийский все же выступил со своим войском из Дели навстречу противнику. Битва была уже неотвратима, и тогда смертоносец Тамерлан отдал приказ резать аманатов всех до единого. Нигде и никогда еще не совершалось злодейства столь необозримого душой и сердцем. Широкая равнина наполнилась стонами и воплями связанных аманатов, коим чагатаи проворно отсекали головы своими острыми саблями. Целый день продолжалось небывалое истребление, перед которым меркнут все подобные ему расправы в истории. Наконец все сто тысяч несчастных оказались зарезанными. Злодей же только посмеивался, говоря: «Каков смысл жизни был этих жалких огнепоклонников? Утопая в разврате безверия, они все отправились бы во ад. Двое или трое, самое большее, спаслось бы из них. Я же мечом своим, срубив им всем головы, сразу сто тысяч человек отправил в райское блаженство. Кто я после этого – убийца или праведник?»
Тем временем султан Махмуд приблизился со своим войском, имеющим множество боевых слонов, и началась великая битва. Поначалу чагатаи, испуганные видом огромных слонов, начали отступать и чуть было не проиграли сражение. Но храбрость многих лучших витязей Тамерлана спасла их и на сей раз. Один из внуков Тамерлана, Пир-Мухаммед, сын Джехангира, первым зарубил слона насмерть. Видя, что животные сии уязвимы, да к тому же боятся огня, ибо имеют маленькие глазки, чагатаи стали зажигать солому на верблюдах и пускать тех верблюдов против строя слонов. Другой внук Тамерланов, сын Мираншаха Халиль-Султан храбро запрыгнул на одного из слонов, посек саблей сидящих на слоне воинов индийских и захватил слона. А между тем было Халиль-Султану всего лишь пятнадцать лет при таком бесстрашии. Вскоре перевес в сражении стал на стороне чагатаев. К вечеру все было решено. Десять тысяч всадников индийских полегло в той битве, двадцать тысяч пеших кметей и сто слонов, а двадцать слонов достались в плен победителям. Дорога на Дели была открыта.
Глава 35. Маленькие островки любви в огромном море вина
– С таким белым лицом ты по-своему хороша, моя чинара! – говорил Мухаммед Аль-Кааги, как бы невзначай подсев к Зумрад и пользуясь тем, что рядом никого не было – самых маленьких внуков, размещавшихся до этого поблизости, атабеки понесли прочь с безумного веселья, превращающегося в разгул. Бигишт-ага и Ропа-Арбар-ага пошли посмотреть поближе на дивные пляски индийских танцовщиц, а Севин-бей делала вид, что ничего не слышит. Барабаны и бубны и впрямь гремели оглушительно, так что можно было, разговаривая вполголоса, сохранить в тайне предмет разговора и не дать никому подслушать. Только вот Мухаммед крепко опьянел, и если ему казалось, что он разговаривает шепотом, то он здорово ошибался.
– Я никогда еще не обнимал женщин с лицом из снега. Ты похожа на ясную луну, сияющую среди черного небосклона осени.
– Ты с ума сошел, Мухаммед! Говори тише! – прошипела Зумрад.
– Разве я говорю громко?
