– Ой, ханым, ханым, – сказал он, подсаживая ее поближе к себе, – вижу, волшебное зеркало усто Расула не утратило своих дивных свойств. Ты по-прежнему хороша собой, мила, привлекательна. Смотри-ка, мы снова идем с тобою в поход и ночуем вместе в одном шатре, там воет вьюга, а у нас здесь горит костер и тепло. Хорошо, правда?
– Правда, хазрет, – немного смутилась Сарай-Мульк, чувствуя, как внутри у нее тает от его голоса.
– Я чувствую себя так, – продолжал Тамерлан, – будто и у меня появилась какая-нибудь волшебная вещица наподобие твоего зеркала. Обними-ка меня, Сарай-Мульк, да поцелуй мужа своего.
Под утро, выбираясь из тяжелых объятий спящего Тамерлана, биби-ханым долго не могла понять, что это было – сон или явь. А ведь ночная явь так часто бывает похожа на сон. Уж не наваждение ли это степных или китайских джиннов?.. Как бы то ни было, а настроение у нее было отменное. Быть может, и впрямь в Китае восстановится мужская сила Тамерлана, если уж и теперь, стоило ему только отправиться в поход, у него проснулось то, что спало столько лет.
На рассвете измеритель вселенной с помощью мавлоно Хибетуллы Убейды старательно совершил субх и тотчас приказал выступать в дальнейший путь. Выйдя из своего шатра, он чуть не упал от сильного порыва ветра, холодного и злого, дувшего с северо-востока прямо навстречу Тамерланову войску.
– Ишь, как задувает Чингисхан! – бодро крякнул великий эмир, но все же решился сесть в седло и сегодня, хотя вьюга со вчерашнего дня явно усилилась.
Аллахдад, подъехавший к Тамерлану с туманным намеком, не лучше ли, мол, вернуться в Самарканд и переждать ненастье, чуть не получил оплеуху.
– Прочь! – крикнул ему Тамерлан. – С глаз моих долой, покуда я не расценил твои намеки как предательство!
В этот день, по расчетам Тамерлана, войско должно было дойти до Сайхуна, переночевать на левом берегу, а утром следующего дня переправиться на правый берег реки. Но вьюга становилась все сильнее, и за весь день еле-еле прошли двадцать фарсангов.
Однако родившееся в душе полководца недовольство пока еще не повредило его бодрому расположению духа, и вечером он вызвал к себе в палатку другую жену – кичик-ханым Тукель.
Тукель ужасно развеселило, что муж вдруг вспомнил о ее прелестях и вновь заставил танцевать перед ним, плавно поводить руками, раздеваться, виляя бедрами и потряхивая упругими грудями. Но каково же было ее удивление, когда он приказал ей раздевать его, а потом подмял под себя и проявил такие свои качества, отсутствие которых уж давным-давно вошло в норму. Дождавшись, когда он, насладившись ею, уснул, она хотела тотчас уйти, но не смогла – все сидела и смотрела на его лицо, похожее на маску священного идола войны, оранжевое в отблесках костра, горящего в середине палатки.
И весь следующий день Тамерлан был бодр и крепок, вместе с мавлоно Хибетуллой старательно исполнял все намазы, сидел в седле и не смирялся перед ледяным дыханием Чингисхана, не утихающим ни на мгновенье, несущим в себе снежно-ледяное, мелкое и колючее крошево.
В полдень войска стали переправляться через Сайхун. Все были несказанно удивлены, когда пробы льда показали толщину в два с половиною локтя.
– Прекрасно! – ободрял себя и всех Тамерлан. – Да снегу поверх льда уже намело почитай в пол-локтя. Мы отлично сможем двигаться до самого Отрара прямо по реке. И хорошо, если не потеплеет, нам же лучше.
От горы Зернук он отправил Халиль-Султана в Ташкент, чтобы тот проверил состояние правого крыла войска и готовность его двигаться параллельно основной рати. Царевичи Искендер и Рустем отпросились у деда ехать вместе с Халиль-Султаном. Улугбека он от себя не отпустил.
Некоторое время, двигаясь по реке, шли на северо-запад, и ледяной ветер дул почти в спину. К вечеру третьего раджаба достигли поворота, где Сайхун устремлялся прямо на север, и здесь устроили новый привал на ночь.
Прежде чем вызвать к себе очередную жену, Тамерлан побеседовал с мавлоно Абдуллой Лисоном, которого считал своим лучшим астрологом, и Лисон уверил его, что никаких причин для беспокойства нет и, по его расчетам, небесный свод благоприятствует походу, а то, что погода столь яростно воспротивилась движению чагатаев, сулит лишь ее благорасположение в будущем. Полностью успокоившись, Тамерлан на сей раз сильно удивил Дилеольт-агу, которая никак не хотела верить фантастическим рассказам биби-ханым и кичик-ханым о воскресшей плоти мужа всех жен и царя всех цариц. Вполне счастливая, Дилеольт-ага так и уснула в объятиях Тамерлана, полностью забыв об огромной разнице в возрасте между нею и им. Утром он разбудил ее и сказал:
– Передай всем женам, пусть сегодня еще гуще намажутся белилами. Непогода усилилась, ветер и мороз стали крепче. Нельзя, чтобы ваши луноподобные личики потрескались от холода и ветра.
То, что творилось на четвертый день пути, невозможно описать словами. Буря несла снег и бросала его в людей и лошадей с такой яростью, будто головы ее многочисленных детей использовал Тамерлан в качестве круглого кирпича для строительства своих страшных башен. Невозможно было смотреть вперед, невозможно было двигаться, снегу намело уже по колено, и час от часу холодный ворс этого снежного ковра становился все глубже и глубже. Кибитки с трудом волоклись, лошади не хотели идти, отворачивая морды от остервеневшего вьюжного марева.
Тамерлан и в этот день крепился, не слезая с седла, уговаривая себя: «Завтра, завтра я пересяду в кибитку, а сегодня еще продержусь!» Он стискивал зубы и пытался твердить про себя Аль-Фатиху
[133], но терпения уже не хватало, и сура обрывалась с губ на середине:
– Во имя Аллаха всемилостивого и милосердного! Хвала Аллаху, миров повелителю! Всемилостив и милосерден он один, дня Судного один он властелин. Лишь пред тобой колени преклоняем и лишь к тебе… и лишь к тебе… о помощи… взываем… О, ш-ш-шайта-а-ан! О, Темучин великий и бессмертный! Кречет с вороном в когтях! О, свастика неумолимая и непобедимая! За что вы ополчились на меня, за что! Хватит! Перестань дышать на меня, Чингисхан. Я, Тамерлан, могущественнее тебя и сильнее. Да, ты покорил Китай, а я еще нет. И ты боишься, что когда я покорю его, слава моя перехлестнет твою. Но я все равно сделаю то, что задумал. Еще никогда не бывало иначе!
К полудню он все же пересел в кибитку и хмуро трясся в ней, еле сдерживая жгучее желание укусить себя за кулак левой руки.
В этот день его войско с трудом преодолело расстояние в два фарсанга. Ночь принесла Тамерлану новое разочарование – вызванная им Чолпанмал-ага никак не могла воодушевить его на любовные подвиги, к тому же призналась, что простужена, и он в конце концов уснул усталый, разбитый, обиженный на всех и вся.
Дальше все пошло еще хуже. Вьюга не утихала, а поскольку сил у войска становилось меньше, то всем казалось, будто она только усиливается. Снегу намело уже столько, что лошади пробирались сквозь него, едва не касаясь брюхами. Кибитки застревали, и приходилось подолгу их вытягивать. Случаи обморожений и сильных простуд стали нередкими. За два дня войско продвинулось чуть больше чем на один фарсанг, и седьмого раджаба Тамерлан принял решение оставить армию, ехать в Отрар с небольшим отрядом нукеров, женами и Улугбеком. Еще он взял с собой лекаря Фазлаллу, мирзу Искендера, поэта Шарафуддина, мавлоно Лисона, двух внуков от дочерей – Ибрагим-Султана и Айджеля, да четырех военачальников – Бердибека, Нураддина, Шах-Малика и Ходжу-Юсуфа. Остальным он приказал хранить людей и в полном объеме привести армии в Отрар. Мавлоно Хибетуллу он тоже взял с собой, хотя уже не соблюдал так строго намазы, как в первые дни после выступления из Самарканда.
