Я кивнул.
– Вам понятны изложенные мной условия?
– Да.
Она подала мне небольшой USB-сканер.
– Вам надлежит проводить сканирование каждый день и затем подтверждать регистрацию. Поддержание сканера в рабочем состоянии – ваша забота. Получение нами подтверждения в ваших интересах. Мы вам не папа с мамой и не сиделка. Понятно?
Мне хотелось поскорее закончить со всем этим.
– Понятно.
– Распишитесь здесь.
Я расписался на электронном планшете.
– Можете идти, – бросила она, не удостоив меня взглядом. – Свободны.
Я повернулся, сделал шаг, и тут злость, закипавшая с того самого момента, как я переступил порог учреждения, вырвалась наружу. Я перегнулся через барьер и негромко сказал:
– Не чувствую себя свободным.
Дама за столом положила карандаш и выдохнула через нос. Лицо ее выразило глубочайшее презрение.
– Об этом, мистер Райзин, вам следовало думать тринадцать лет назад. И если только вы нарушите условия освобождения, штат с радостью вернет вас туда, где и должны содержаться больные извращенцы.
Полицейский у нее за спиной ухмыльнулся, покачиваясь на мысках.
Меня поставили на место. Нечего было и рот открывать. Я повернулся. Вуд ожидал меня у двери в коридоре. Судя по выражению его лица и шуму за дверью, что-то было не так.
– Тебе, пожалуй, стоит поискать другой выход.
Я уже заметил припаркованные снаружи фургоны – пресса, телевидение. Похоже, кто-то из ведомства шерифа постарался. По опыту общения с репортерской братией я знал, что эти акулы будут кружить, пока не получат свое.
– Может, лучше покончить с ними сейчас.
Вуд шагнул в сторону и снял сдвинутые на макушку «костас».
– Возьми, лишними не будут.
Я надел очки и вышел туда, где меня поджидали с фотоаппаратами, микрофонами и рекордерами. Громкие, требовательные голоса и вопросы, вопросы…
Каково оно, быть сексуальным насильником?
Как вы нашли, где жить?
Чем будете заниматься?
Будете посещать встречи ветеранов?
С вами уже контактировали какие-то команды?
Браслет помешает играть?
Вы связывались или, может быть, намерены связаться с жертвой, Энджелиной Кастодиа?
Я держался до последнего вопроса, но слово «жертва» было как удар стального прута по спине. Я тяжело посмотрел на репортера.
– Нет.
А что насчет двух других девочек?
Я представил, как мой кулак ломает челюсть блондинистому репортеру, потом обвел взглядом толпу его коллег.
– У меня есть заявление.
Журналисты сбились теснее, нахлынули, прижав меня к двери и едва не тыча микрофонами в лицо.
Я решил обойтись без предисловий.
– Никакая команда со мной не связывалась. Планов посещать встречи или попытаться играть в футбол на организованном уровне у меня нет. – Я выдержал паузу. Какой-то репортер открыл было рот, но я перебил его. – Согласно особым условиям освобождения, заниматься этим мне нельзя.
Недовольные моими ответами, они продолжали забрасывать меня вопросами.
Где вы будете жить?
Чем будете зарабатывать на жизнь?
Останетесь ли здесь?
Я уже подумал, что интервью закончилось, когда над прочими голосами поднялся один. Знакомый, как и лицо, голос принадлежал стоявшей за репортерами Одри. И так жестко прозвучал вопрос, что никто не обратил внимания на нее, но все притихли в ожидании ответа.
Мистер Райзин, что заставило вас предать жену? Что такого особенного предложили вам две несовершеннолетние девочки?
Вопрос вопросов. Вот что терзало и убивало ее душу. Я видел это. Изможденный вид, ввалившиеся щеки, поникшие плечи – все из-за этого.
Толпа притихла. Репортеры нетерпеливо облизывались в предвкушении ответа. Всего один вопрос, и рутинная болтовня внезапно качнулась к сенсации. Одри не стала ждать ответа и, незаметно повернувшись, зашагала к углу здания. Шарф и солнцезащитные очки оказались достаточной маскировкой. Сомневаюсь, что ее узнал даже Вуд.
Между мной и ею стояла толпа, но я понимал, что если останусь на месте, то потеряю шанс. Растолкав собравшихся, я рванул за Одри. Моя жена как раз входила в микроавтобус с надписью «Сент-Бернар», когда я не дал ей закрыть дверь. Рядом тут же появились несколько человек с камерами.
Ждать репортеров долго не пришлось. И теперь число микрофонов, похоже, даже удвоилось. Одри потянула дверцу, но я остановил ее.
– У меня один план – найти мою жену.
Поняв, что жизнь в безвестности за стенами Сент-Бернара, выбранного ею в качестве убежища, может перемениться в ближайшие секунды, моя жена прикусила губу, собралась с силами и процедила сквозь зубы:
– А когда найдете?
– Скажу, что люблю ее. Всегда любил. Только она для меня и важна. Так было всегда.
Она снова потянула дверцу.
– Там были свидетели. Видео. Девочки… они пострадали…
– Од… – Я опустил голову. Этот бой был проигран еще двенадцать лет назад. – Я сказал правду.
Лицо ее напряглось. Одри шагнула из автобуса, не спуская с меня глаз. Репортеры обступили нас, ловя каждое слово, каждую интонацию. Два оператора едва не сцепились в борьбе за более выгодное положение. Ее нижняя губа дрожала. Одри вдруг подняла руку и ударила меня кулаком в грудь. Со стороны это выглядело так, словно ребенок стучит в тяжелую дверь. Дневной свет обнажил ее хрупкость и слабость. Ее злость. Ее многолетнюю муку. Все это отдалось во мне болью.
– Присяжные решили единодушно! – Одри сердито топнула ногой и закричала на пределе сил: – И после всего этого… – Она обвела рукой сгрудившуюся вокруг нас толпу. – И после всего этого ты будешь стоять здесь и врать мне?
Двенадцать лет я ждал этого разговора, но никогда не представлял, что получится вот так.
– Я никогда тебе не лгал.
Я знал, что будет дальше, но остался на месте. Одри собрала все, что накопилось за долгих двенадцать лет, за холодные, бессонные ночи, и ударила меня кулаком в лицо. Рот заполнился едким вкусом крови, но боль я ощутил в груди.
– Ничтожество. – Не удовлетворившись первым ударом, она поскребла в том же банке лет и приложилась к моей физиономии открытой ладонью. Кровь со слюной брызнула на ближайших репортеров. Мало того, Одри еще и плюнула мне в лицо. – Всегда им был. – И, немного успокоившись, насмешливо добавила: – Что ж, твои фанаты ждут не дождутся твоего возвращения. Только о том и говорят. – Моя жена снова потянула дверцу и едва слышно шепнула: – Отпусти.
