Я нарушил долгое молчание.
– Привет.
Мой голос не напугал ее. Одри стояла надо мной, руки в карманы.
– Ди нужна твоя помощь.
Я сел. Единственным светом в комнате был свет от уличного фонаря.
– Насколько я понял, помощь у него есть, и немалая.
– Я сделала все, что могла. Ему нужен ты.
– Милая, я не могу помочь этому парню.
Жена помолчала. Тон ее изменился – стал более злым.
– Я тебе не милая.
Я ничего на это не ответил, а только поднял ногу. Даже в темноте выступающий браслет был виден.
– Даже если бы захотел…
Она скрестила руки на груди.
– Ну конечно же, ты можешь.
– Сделай это сама.
– Не могу.
– Почему?
Она заговорила медленнее:
– Я не знаю как. Его бросковое движение ужасно, и оно идет от головы.
– Судя по тому немногому, что я видел, ты права.
– Так ты видел его?
Разговор получался какой-то странный, едва ли не сюрреалистический.
– Одри, после двенадцати лет тюрьмы есть парочка других вещей, которые я хотел бы обсудить с тобой, прежде чем мы займемся случаем Далтона Роджерса.
– Ответь мне на вопрос.
– Да. Я видел его. Мы с Реем наблюдали за ним с вершины Ведра.
– Так ты поможешь ему?
– Если я хотя бы приближусь к мальчишке, меня снова посадят в тюрьму до конца жизни.
– Никто ничего не узнает.
– Хочешь, чтобы я лгал?
– Ты в этом мастер.
– Од…
– Я хочу, чтобы ты помог Ди осуществить его мечты.
– А как насчет моих?
Она отступила от меня.
– Твои мертвы, а его не должны умереть. У него для этого есть все.
– Я не могу это сделать. Не могу. Я не вернусь туда.
Одри шагнула ближе, склонилась надо мной в каких-то дюймах от моего лица.
– Я не знаю, чего ты ждал, когда освободился. Что играючи вернешься в мою жизнь и мы будем жить долго и счастливо? – Она подняла руку без кольца. – Твоя жизнь со мной закончена. Все, точка. Нас больше нет со времени суда, с того самого дня.
– Одри… я здесь ради тебя, а не Далтона или кого-то еще.
Она оборвала меня:
– Ты меня не получишь.
– Тогда зачем я должен помогать тебе?
– Далтону было четыре года, когда я увидела его в первый раз. Мать бросила его, ушла и ни разу не вспомнила. – Одри отвернулась, шагнула в сторону. – Он – сын, которого ты мне не дал. – Она снова повернулась лицом ко мне. Глаза прищурены. – Мэтью, я не прошу тебя, я говорю тебе: ты мне должен.
– Даже если я отправлюсь в тюрьму из-за этого мальчишки?
– Даже если так.
– Почему ты не развелась со мной?
– А это имеет какое-то значение?
– Двенадцать лет я гнил в той вонючей тюрьме, ожидая хоть чего-нибудь: звонка, письма, визита, бумаг о разводе. Каждый раз, когда почтовая тележка грохотала по тюремному коридору, я спрашивал себя, не сегодня ли тот самый день, но этот день так и не настал. Поэтому да, это имеет значение. Почему ты ни разу не связалась со мной? – Я повысил голос. – Ничего. Ни полсловечка за двенадцать лет. Я видел записи и понимаю. Сам бы поверил, что там был я, но в любом случае я заслуживаю большего, чем созерцать твой удаляющийся зад.
Одри усмехнулась и хотела что-то сказать, но потом, видимо, передумала.
Молчание затянулось. Никто не говорил. Она начала бормотать что-то себе под нос, ведя разговор с самой собой, и, похоже, обе стороны злились, а потом она подняла руку и ткнула вверх пальцем.
– Ты хочешь искупления?
– Да.
Она повторила. Медленнее:
– Ты хочешь искупления?
– Да.
Она подошла к двери, открыла и остановилась спиной ко мне.
– Помоги Ди. – Сделала шаг, потом остановилась. – Между нами все кончено, но, может быть, помогая ему, тебе удастся спасти то, что осталось от твоей жалкой пародии на жизнь, и при этом он, возможно, станет тем, кем ты никогда не был. – Она оглянулась через плечо: – Это твой долг передо мной. И… перед собой.
Я встал и негромко спросил:
– А он будет меня слушаться?
Одри не была готова увидеть меня в лунном свете. Не ожидала увидеть меня таким – со шрамами. Глаза ее на мгновение метнулись к ним, но потом она овладела собой, и стальной стержень встал на место.
– Он сделает все, что ты ему скажешь. – Она помолчала. – Абсолютно все.
Я остановил ее.
– Одно условие.
Она ждала.
– Ты присутствуешь на каждой тренировке. Ты не показываешься… я не тренирую.
Какой-то вопрос вертелся у нее на кончике языка, она хотела что-то спросить.
– Тебя… – голос изменил ей, – ударили ножом?
– Дважды.
Пауза. Еще один взгляд.
– Тебе было страшно?
– Я плохо помню. Все произошло довольно быстро.
– Ты страдал?
– Не так сильно, как от пребывания там.
Одри постояла с минуту, наконец заговорила:
– Мэтью… – Глаза ее были холодными, уставшими, и окно в ее душу закрывалось. – Тебе дали двенадцать лет, и все. – Она покачала головой. – А я получила пожизненный без всякого досрочного.
Отвернувшись, пряча лицо, она шагнула за порог и закрыла за собой дверь.
Я стоял в тени и вглядывался в трибуны. Он вышел на поле на рассвете. Одри стояла рядом. Я понимал, что лучше сделать это быстро, поэтому натянул на голову капюшон и трусцой побежал на поле. Парень увидел, что я бегу, и вышел на двадцатиярдовую линию. Не дав ему ничего сказать, я заговорил:
– Мы тренируемся дважды в день. В шесть и в шесть. У тебя восемь недель до начала сезона, и работы у нас будь здоров. – Он кивнул и улыбнулся. – Но не спеши радоваться, у меня есть пара правил.
Ди перестал подбрасывать мяч.
– Ты делаешь, что я говорю, когда я говорю, каждый раз, как я говорю, и как только я это говорю. Понятно?
Он кивнул.
– Будешь возражать мне, спорить или предлагать какие-то несущественные отговорки, и… – я показал на дорожку, ведущую через деревья к свалке, – я ухожу. И никакие «пожалуйста, дайте мне еще один шанс» не помогут. – Я ткнул пальцем под ноги. – Вот такие правила.
