Я посмотрел на спящую Джинджер.
– Лошадиный транквилизатор?
Врач кивнул.
– Штука недорогая и распространенная. На черном рынке идет как наркотик для изнасилования. В последнее время сталкиваюсь с ним довольно часто. – Он принялся объяснять, что этот наркотик чаще всего используют парни, которые хотят вырубить девушку часов на двенадцать, чтобы потом она не помнила, что было вечером. Из класса так называемых «амнезиаков». Жертвы просыпаются вялыми и не помнят, что с ними происходило. Врач сказал, что кто-то, вероятно, подсыпал Джинджер наркотик в выпивку, и он сомневается, что она вспомнит, что с ней было. Более того, продолжал он, в зависимости от дозы наркотик может даже стереть воспоминания о том, что произошло до его принятия. Большая вероятность, что Джинджер завтра проснется в больнице и не будет знать, почему она здесь. Заканчивая вносить записи в медицинскую карту, врач посмотрел на мою руку.
– А с парнем что?
– В отключке.
– Вполне верю, – кивнул доктор и, отложив в сторону планшет, принялся осматривать меня. Закончив, он бросил взгляд на настенные часы и посмотрел на меня поверх очков. Было уже за полночь.
– Вы начинаете сегодня вечером?
Я кивнул.
– Есть ли вероятность, что мне удастся уговорить тебя посидеть на скамейке запасных?
Я покачал головой.
Он прищурил один глаз.
– Насколько ты крут?
Я ответил честно:
– Не так крут, как все думают.
Он показал на мою руку.
– Я должен заняться ею или… – Доктор осторожно дотронулся в нескольких местах до тыльной стороны руки стерильным щупом, – эта кость пережмет вот здесь артерию и нерв, в результате чего ты однажды можешь лишиться способности держать за руку жену, открывать дверь или застегивать штаны. – Мне такая перспектива не понравилась. – Я могу дать тебе наркоз и прооперировать, и наутро ты проснешься отдохнувшим и счастливым, лишь с незначительной болью в руке, но в этом случае завтра ты не сможешь играть. Второй вариант – вправить кость прямо сейчас, и тогда завтра ты можешь рискнуть и надеяться, что не повредишь руку еще сильнее.
– А если вы сегодня прооперируете, на сколько я выйду из строя?
Он покачал головой из стороны в сторону.
– От четырех до шести недель.
– А если рискну?
Он нахмурился.
– Если завтра ты повредишь руку, боль может оказаться невыносимой, и завтра вечером ты снова придешь и будешь умолять меня сделать то, что я должен сделать сейчас.
– А если не поврежу?
– Есть вероятность, хоть и небольшая, что кость срастется и мне не придется тебя резать.
Вуд, который сидел неподалеку, покачал головой.
– Мэтти, не геройствуй. Соглашайся на операцию. Я позвоню твоей маме. Не рискуй колледжем. У нас есть Скуизи, и мы справимся.
Скуизи был нашим запасным квотербеком. Мне нравился Скуизи. У него был потенциал хорошего квотербека, но его время еще не пришло, и если бы мы вышли с ним в основе в пятницу, то были бы разбиты наголову.
Очевидно, Вуд, чувствуя себя виноватым в том, что втянул меня в переделку с реальными последствиями, уже позвонил Одри, потому что в эту минуту она вошла в кабинет. Едва взглянув на мою кисть, она взяла меня под руку и наклонилась вперед:
– Доктор, сделайте так, как он вам скажет.
Я посмотрел на свою распухшую руку.
– Вправляйте.
Остаток ночи прошел невесело, и я мало спал. Джинджер оставили в больнице до утра. Чудесным образом она на следующий день появилась на игре в своей чирлидерской форме. О событиях прошлой ночи девушка, по слухам, ничего не помнила. Я не был уверен, настоящая ли это амнезия или просто удобная амнезия. Как бы то ни было, перед игрой она ничего мне не сказала и все четыре четверти болела как ни в чем не бывало. Вуд лез вон из кожи, чтобы защитить меня, а главное, мою левую руку. Ею для бросков я не пользовался, но он чувствовал себя виноватым и не хотел, чтоб история с травмой поставила под угрозу мое поступление в колледж. После игры я вышел из раздевалки, спрятал левую руку в большой передний карман спортивной куртки – и чтобы защитить ее, и потому что она была завернута в лед. К тому же я не хотел, чтобы болельщики или кто-то еще начали задавать вопросы. Джинджер стояла одна в сторонке, что было необычно, поскольку она любила находиться в центре внимания. Одри направлялась ко мне. Джинджер подошла первой и взяла меня под руку. Потом скользнула по моей левой руке в карман к мешочку со льдом и оставила руку там.
– Ты любишь ее, да?
– Да.
– Это настоящее?
Я кивнул.
Она повернулась ко мне, вскинула глаза. Одри была уже футах в двадцати.
– Есть надежда, что поделишься? – Она взглянула на Одри. – Она ничего не узнает.
– Джинджер, мне жаль, что вчера так случилось. Сочувствую тебе. Я твой друг, но…
– Порченый товар?
– Наивная? Да. Но порченый товар? Я бы так не сказал.
– Значит, ты меня не одобряешь?
– Одобрение тут ни при чем.
– А что тогда?
Я покачал головой.
Она изобразила притворную улыбку и прижалась ко мне.
– Что!
– Джинджер, ты склонна принимать плохие решения и заришься на то, что тебе не принадлежит.
Она сжала мою руку.
– А чего ж ты тогда вчера явился?
– Потому что Вуд позвонил.
– А ты делаешь все, о чем Вуд просит?
– Я ему доверяю.
Она отшатнулась.
– А мне доверяешь?
– Нет.
Она хмуро кивнула. Одри была уже рядом. Джинджер стиснула мою руку с удивившей меня силой. Боль была жуткая и пронзила как нож. У меня чуть не подкосились ноги.
– И кто же из нас наивный?
Улыбку как ветром сдуло – на меня смотрели холодно-стальные глаза, из которых ушла жизнь.
Джинджер повернулась к нам спиной и исчезла в толпе. Одри подошла, мягко взяла меня за руку, и мы молча наблюдали, как Джинджер заводит толпу. Одри покачала головой.
– Вот ведь змея, да?
Я кивнул.
Одри повернулась к моей машине.
– Есть предложение. Я покупаю тебе чизбургер, а ты рассказываешь мне, что именно здесь происходит.
– Я расскажу тебе, что случилось, но не уверен, что знаю, что происходит.
Неделю спустя по неизвестным нам причинам Джинджер бросила школу и исчезла.
Прошло четыре года, прежде чем я увидел ее снова.
