Пятого мая появился другой «подвал» – на этот раз в берлинском «Руле». Его автором был Юлий Айхенвальд. Главная его претензия совпадала с той, что высказывал Осоргин: автор слишком много говорит о себе и своих вкусах. «Это изобилие домашности, это почти сплошное pro domo sua мешает сосредоточиться на тех ее общих мыслях о критике, которые она выражает в свойственной ей несколько растрепанной и неряшливой форме». «Растрепанной и неряшливой» воспринял Айхенвальд форму открыто личных размышлений «на тему»… Что ж, она действительно не слишком была характерна для русской критики.
Осоргин был раздражен, Айхенвальд оскорблен и ядовито ироничен, но пример полемики в традициях бульварной прессы дал в газете «Возрождение» Александр Яблоновский, постоянный оппонент-ненавистник Цветаевой.
«В литературу госпожа Цветаева пожаловала с таким видом, как будто она на собственную дачу во второе Парголово переехала, – писал Яблоновский в фельетоне, озаглавленном «В халате». – Она приходит в литературу в папильотках и купальном халате, как будто в ванную комнату пришла…» «Чутья к тому, что дозволено и что не дозволено, нет у г-жи Цветаевой, как не было и у г-жи Вербицкой».
Звучали и еще голоса – вроде рассерженного Петра Бернгардовича Струве в том же «Возрождении». Озаглавленная очень строго: «О пустоутробии и озорстве», статья осуждала и Цветаеву и Адамовича; приговор звучал лаконично: «Беспредметно, ибо безнужно».
Судя по майским письмам Марины Ивановны, язвительность критиков не слишком глубоко ее задевает. Она упоминает о них вскользь, как о сугубо внешнем, на что она всегда неохотно расходует душевные силы. В конце концов – ничего неожиданного, естественная реакция.
Анне Тесковой 9 мая: «Ни одного голоса в защиту. Я удовлетворена».
В конце мая в Сен-Жиль приезжает из Парижа Эфрон. Он вымотан до предела, но очень доволен: все дела по подготовке первого номера «Вёрст» завершены. Печатание журнала задерживалось теперь только из-за забастовки типографских рабочих. Сергей Яковлевич собирается провести все лето в кругу семьи с чувством хорошо исполненного долга. Жена и дочь дарят ему шезлонг. Впереди – так хотелось думать – были три безмятежных месяца.
Погода, правда, продолжала оставаться скверной: шли дожди, дули холодные ветры. И все же с каждым днем множилось число приезжих на пляже, самые отчаянные уже купались. Толстый, крупный Мур учился ходить, Аля безотрывно читала разные кинематографические журналы, Марина Ивановна, стараясь высвобождать утренние часы, уединялась с тетрадками и письмами. Но 21 июня надежда на спокойный отдых рухнула. В этот день почтальон принес важную почту: большой пакет из Москвы и письмо из Праги. Пакет был от Пастернака: переписанная набело его новая поэма «Лейтенант Шмидт», книга стихов «Поверх барьеров» и номер «Русского современника» – советского журнала, где стараниями Пастернака помещены были несколько стихотворений Цветаевой.
Покой разрушило другое письмо – пришедшее из Праги. Валентин Федорович Булгаков сообщал о решении чешских властей лишить Цветаеву пособия, если она не вернется в Чехию немедленно. Осложнения с пособием возникали уже в январе, но тогда удалось добиться его сохранения – обещали по крайней мере на год. И Эфроны, с присущей им непрактичностью, истратили почти все деньги, вырученные от вечеров и публикаций, уплатив за жилье в Вандее до середины октября. Чешская «стипендия», как предполагалось, обеспечит остальные расходы семьи до осени. Вся кипучая редакторская деятельность Эфрона в «Вёрстах» шла пока еще на чистом энтузиазме: заработок должен был поступать только «с номера», в прямой зависимости от реализации журнала.
Положение казалось отчаянным. Возвращаться немедленно в Чехию? Но, во-первых, вандейские хозяева, конечно, денег не вернут, да этого нельзя и требовать.
А главное – куда возвращаться? Что делать в Чехии?
Цветаева была уверена, что угроза лишить ее пособия возникла не случайно именно теперь. Что это – отголосок бури, разразившейся вокруг ее статьи в «Благонамеренном», а может быть, и другой, уже собиравшейся над головой участников «Вёрст». Эфрон тоже считал, что сработали чьи-то недобрые усилия из Парижа.
Как назло, друзья, оставшиеся в Чехии, в разъезде – летний сезон. Заступиться некому.
С. Эфрон, М. Цветаева, П. Сувчинский в Сен-Жиле. 1926 г.
Цветаева и Эфрон умоляют Булгакова пустить в ход все возможные связи, чтобы отменить решение. Получают же пособие Бальмонт и Тэффи, ногой не ступившие на чешскую землю!
Несколько недель проходят в волнении. Тревогу смягчает приезд друзей из Парижа: в июле в Сен-Жиль прибыла чета Сувчинскихи Святополк-Мирский. Оживленные беседы наполнили вечера. И видимо, совместными усилиями был выработан некий план спасательных операций, позволявший Цветаевой с детьми остаться в Вандее до конца срока.
В Прагу в сентябре отправился на несколько дней Эфрон. Инцидент удалось уладить.
5
Сувчинский привез вышедшие наконец из типографии «Вёрсты» – солидный, строго оформленный том.
В первом номере журнала редакционная группа еще не оповещала читателей о своей платформе. Заметка «От редакции» появилась только спустя полтора года, в третьем номере «Вёрст»; там, среди прочего, будет сказано: «Своей прямой задачей мы по-прежнему считаем способствовать объединению той части эмигрантской интеллигенции, которая хочет смотреть вперед, а не назад; с другой стороны, способствовать пониманию русской современности в широком историческом масштабе, не забывая, что “русское” шире “России” и что все человечество, так или иначе, втянуто в наши, русские, проблемы…»
«Вёрсты» открывались стихотворениями Сергея Есенина, покончившего с собой несколько месяцев назад. Далее шла «Поэма Горы»
Марины Цветаевой. Следом – Пастернак и Сельвинский. Проза представлена была Ремизовым, философия – Шестовым, Г. Федотовым (под псевдонимом Богданов) и Сувчинским. В разделе искусства Артур Лурье рассказывал о Стравинском, а князь Трубецкой – о поэтических метрах русской частушки. На отдельных вкладках помещены были фотопортреты – Леонова, Есенина, Пильняка, Замятина; в отличие от них, портреты Цветаевой и Пастернака символично разместились на одном листе.
Марина Цветаева. 1928 г.
«Вёрсты» как бы подхватывали эстафету из рук тонкого русского журнала «Своими путями», выходившего в 1924–1926 годах в Праге. Журнал считался органом левого студенческого союза, объединявшего русских студентов в Чехии. Эфрон был одним из его редакторов, а по существу – главным: его имя фигурирует в списке состава редакции во всех вышедших двенадцати номерах.
Общую платформу журнала сформулировала тогда статья председателя студенческого союза Д. Мейснера, названная «Верховность идеи родины». Эта идея, утверждал Мейснер, означает «безоговорочный, абсолютный, практический патриотизм, ставящий главной задачей национальную пользу». «Отцы хотят реставрировать мир, мы хотим его трансформировать», – говорилось в другой статье.
