Партизаны очень быстро освободили борт от боеприпасов. Потом без перекура и отдыха начали грузить своих раненых бойцов. Галактионов, Калинкин и Вердеревский распределяли пассажиров с таким расчётом, чтобы взять максимальное количество человек.
Последним на борт на самодельных носилках принесли молодого парня без ног. Партизан, шедший впереди, поставил ручки на порог двери, забрался на борт и, поднимая носилки, поскользнулся и упал. Носилки с грохотом ударились о металлический пол. Раненый при этом не издал ни звука, хотя побелел ещё больше, и лицо покрылось испариной. Бортмеханик не выдержал и кинулся на помощь.
– Что ж вы творите, изверги! Точнее и легче. – Иван ловко перехватил ручки и бережно занёс носилки вовнутрь. Закончив погрузку, он шепнул Калинкину: – Вот это люди! «Гвозди бы делать из этих людей!» Мне в такие моменты самому хочется стать ветошью, только чтобы всё было в ажуре. Вы уж Сергеичем в небе-то поаккуратней.
– Ты лучше за маслонасосом последи! – осадил Калинкин Галактионова. – А ребята здесь кремень, да и мы с Сергеичем не на помойке найдены.
Неожиданно из двери самолёта вылетело несколько корзин и появилась голова Шорникова.
– Эй, вы, не на помойке найденные, на раз-два, снегу в корзины накидали! И чтоб с верхом!
– Сергеич, голову надуло? – обалдел второй пилот.
– Ты виски пил?
– Ни разу.
– Ну и я ни разу. Так что подтяни гузню и набирай снег. И чтоб с верхом у меня!
Сказать, что Калинкин и Галактионов были сильно удивлены, – ничего не сказать. Они с открытыми ртами стояли как два соляных столба, смотрели на своего командира и хлопали глазами.
– Я не понятно сказал? Или я уже не командир?! Или вы русский забыли? Так ведь я могу вас по матери с батюшкой, вдоль и поперёк! Кому сказал – бегом марш, собирать снег.
Изумление было столь велико, что радист и бортмеханик стали делать все синхронно. Три-четыре шага с левой ноги, и поворот голов через правое плечо на командира, стоящего в тёмном проёме. Снова три-четыре шага, и ещё один пугливый взгляд назад. Отойдя на некоторое расстояние, мужики слаженно, как две куклы-марионетки, пошли к ближайшему языку снега.
Набирая снег в корзины, ребята развеселились, как мальчишки, даже стали кидаться снегом друг в друга. Но веселье командир резко пресёк:
– Это вам не хиханьки и хаханьки, а дело международного масштаба! – важно произнёс подошедший к парням командир. – Так что аккуратно грузите и хорошо укрывайте. На кону престиж школы русского пилотирования!
Ребята недоуменно переглянулись и стали молча нагребать снег в корзинки. Но всё равно не выдержали и тащили и грузили корзины с шутками и прибаутками.
* * *
Денёк был ярким, солнечным. Из каморки охраны казалось, что за окном вовсю щебечут птицы, и рядовой решил покурить на улице. Он вышел, потянулся и вытащил сигарету.
В этот момент из-за угла здания к контрольно-пропускному пункту концлагеря Данцинг-Мацкау подкатил вишнёво-бежевый «хорьх» с кожаным верхом. Рядовой скомкал сигарету и подбежал к водительской дверце. Окно медленно опустилось, и солдат увидел за рулём этого чуда здоровенного эсэсовца в высокой, чёрной, с серебряными кантами фуражке и кожаном пальто. Голубые глаза обжигали холодом презрения. Караульный козырнул. Эсэсовец лениво протянул удостоверение, которое охранник открыл. Звание ударило по глазам, и одновременно с этим всплыло лицо начальника лагеря, который трижды повторил фамилию и имя – Курт Рыбака.
– Вас уже ждут, – изобразил подобие приветливой улыбки караульный, протягивая назад документы. Водитель безмолвно взял их. Солдат махнул напарнику в будке, шлагбаум пополз наверх, и машина покатила к зданию администрации.
– Сообщи начальству, – крикнул напарнику в будке охраны, – что приехал штурмбаннфюрер Курт Рыбака. Сейчас он спесь с нашего ублюдка собьёт.
Белое каменное здание, в котором жил начальник лагеря, выделялось на фоне угрюмых черных казарм охраны, здания администрации лагеря и бараков, обнесённых двойным рядом колючей проволоки. Казалось, что даже небо здесь значительно ниже и давит любое живое существо на этой территории. Караульные вышки по периметру не прибавляли ажурности и воздушности всему пейзажу.
«Хорьх» остановился перед крыльцом, и Курт легко взбежал по нему. В кабинет начальника на втором этаже он поднялся, даже не запыхавшись. Начальник Зигмунд Краузе расплылся в улыбке:
– Курт Рыбака собственной персоной! Надеюсь, это не инспекция и ты приехал не распекать меня?
– Зигмунд, лебезить будешь перед начальством.
– Кофе? Коньяк? – спросил Краузе.
– И то и другое.
Начальник крикнул секретарше:
– Труди, два кофе, один без сахара и молока! Второй с сахаром и сливками. И два коньяка из дружеского запаса, лимон с сахаром и кофе. Я правильно помню?
Рыбака согласно кивнул.
– Труди?
– Зато жена никогда не уличит. Что привело тебя в наши края?
– Ты мне покажешь всех солдат-штрафников. Кое-кого я отберу. Вот документы.
Рыбака слегка пренебрежительно протянул Краузе какую-то гербовую бумагу, тот пробежал её глазами и снял трубку телефона.
– Отто, это я. Через пятнадцать минут построй всех штрафников. Да, всех. А мне плевать! Отмени наряды. Понял? – бросив трубку на аппарат, он с извиняющимся лицом сказал: – Сейчас построят. Что там, в цивилизованном мире? Я тут уже зарос и погряз.
– Да всё то же. Воюем, собачимся, подсиживаем и душим.
В комнате появилась красивая блондинка в военной серо-зелёной форме, с двумя чашками кофе, молочником, сахарницей, тарелочкой с нарезанным лимоном и двумя бокалами коньяка на подносе. Её красивую грудь не в состоянии была скрыть форменная одежда. Так что выбор начальника закономерен и понятен.
– Спасибо, Труди.
Девушка тут же исчезла из комнаты.
– Ты не изменяешь своим вкусам.
– Ты же прекрасно знаешь, Курт, что стабильность – это признак мастерства! – И, подняв свой бокал, пафосно произнёс: – За достижение гармонии во всех сферах!
Рыбака поднял свою пузатую рюмку, и, не чокаясь, оба выпили.
– А ты тут целыми днями философствуешь? – прожевав кружок лимона, спросил Рыбака Краузе.
– Это была бы идеально, но иногда я вынужден отвлекаться от умственных упражнений на ассенизаторский труд. Разгребаю эти авгиевы конюшни. Вывожу навоз на поля.
– Ты не путаешь золу и навоз?
– Курт, главное, что потом из этого вырастет. А была это зола или навоз – это уже необоснованные придирки столичного сноба.
– В том, что ты стал своеобразным Геркулесом, ты сам виноват.
– А я и не ропщу. Лучше тянуть лямку здесь, чем на Восточном фронте.
