«Отдай штаны, шлюха буржуйская. Я – назначенный революцией комиссар и являюсь имуществом партии большевиков во главе с товарищем Лениным… ты слышишь, мать твою…, что я тебе говорю, сука… А штаны являются моим имуществом и выданы мне по особому списку, подписанному лично товарищем Урицким, который есть имущество всенародное, только поменьше, чем товарищ Ленин, и поэтому мои штаны тоже имущество всенародное и возврату подлежат при любых обстоятельствах… Уйди вон, паскуда тощая, пришибу, – злобно прорычал он пытавшейся оттащить его от двери доходяге – сожительнице. – Отдавай штаны, гадина контрреволюционная, или сейчас пристрелю, мать вашу…, всех по порядку. Тебя тоже пристрелю, если не отвяжешься», – последняя часть монолога была адресована всё той же сожительнице.
Так он простоял под большой дубовой дверью, колотя в неё рукояткой нагана, матерясь и жестикулируя минут двадцать. Потом устал от ненависти к врагам, прилёг тут же на коврике около двери в одних нестиранных кальсонах и мирно засопел. Во сне к нему пришёл товарищ Урицкий, неся в правой руке «Манифест коммунистической партии» Карла Маркса, а в другой – книгу вождя пролетариата под названием «Империализм и эмпириокритицизм». В третьей руке был такой же, как у него самого, большой маузер. Моисей Соломонович поднял оружие и направил ствол в сторону дрожащего от страха ответственного продовольственного работника:
«Тебя, Зибякин, назначили продукты охранять для питания революционных элементов или с буржуйскими шлюхами прелюбодействовать во вред гражданской жены твоей товарищу Фиры Марковны? Ты почему горшок за собой не моешь, засранец? – Моисей Соломонович прищурил правый глаз и взвёл курок нагана. – Именем революции, за предательство, выразившееся в утере кожаных штанов, бывший товарищ Зибякин приговаривается… к пожизненному ношению кальсонов! Приговор вступает в силу немедленно и обжалованию не подлежит!» – огромная фигура прославленного и обличённого большой властью бандита заполнила собой пространство… Стало нечем дышать… Раздался вопль… И товарищ Зибякин проснулся весь в поту от страшного видения. «Моисей Соломонович, да ещё и с наганом – Нет! Это не просто не к добру, это совсем даже наоборот. Это к беде ужасной и непоправимой! И зачем только я этой гадости вчера нанюхался?».
А для сестёр наступило второе разочарование, оказавшееся последним. Жаловаться было некому, поскольку пролетарская иерархия ещё не определилась. Кто кому подчиняется, было не ясно. Поэт куда-то срочно уехал не попрощавшись. Балетная студия закрылась. Ждать повторного визита с «уплотнением» по отработанному новой властью сценарию сёстры не захотели. На самом деле они просто побоялись и к утру следующего дня разъехались в разные стороны необъятной России. Они договорившись писать. Но главное, о чём сёстры договорились, – это «забыть» на время своё происхождение и ближайшее прошлое. А дом продолжал жить своей жизнью, постоянно «уплотняясь» и теряя привлекательность. В конце концов он превратился в обычный перенаселённый жилой дом, в котором очень скоро перестал работать лифт и канализация.
3
До 1914 года, ещё ребёнком, она ездила на поезде почти каждый год в одном и том же направлении. В Кисловодск. Там отец Нины – Андрей Владимирович – восстанавливал здоровье, употребляя по составленному доктором графику минеральную воду из источника номер четыре. Там же принимал грязевые ванны для общего укрепления нервного состояния тела и души. Целебная вода ему помогала. Печень и другие органы за месяц восстанавливались и потом целый год его не беспокоили. Для маленькой Нины поездка была праздником, развлечением и загадочным путешествием одновременно. Она ничем не болела, просто была ещё маленькая, и оставлять её со старшими сёстрами в Петербурге Андрей Владимирович не решался. Поэтому всегда брал с собой. В купе поезда всё было, как в хорошей гостинице: две отдельные кровати находились каждая у противоположной стенки, между ними достаточно широкий проход от входной двери до окна. У окна находился столик, сидя за которым можно было выпить чаю или почитать свежую прессу, попадающую в вагон своими лазейками на каждой остановке. Туалетная комната находилась там же в купе. Стены купе были отделаны дорогой тканью и деревом. Вся поездка от Петербурга в Кисловодск обычно длилась три дня и три ночи. Завтракали в вагоне-ресторане, где помимо вкусного омлета Ниночка всегда просила отца заказать её любимое пирожное Эклер и чай с жасмином. До обеда она читала. В последний раз с собой она взяла сборник стихов и модный тогда роман Жорж Санд – «Консуэло». Конечно, для четырнадцатилетнего то ли ребёнка, то ли подростка читать перенасыщенный любовной чепухой роман было, наверное, рановато. Но Андрей Владимирович смотрел на это снисходительно. Он справедливо полагал, что запретами процесс созревания юного создания не остановишь. Если читать не хотелось, Нина смотрела в окно на пробегающие мимо деревушки и поля, небольшие уездные городки с оттопыренными в небо колокольнями старинных церквей с синими и золотыми куполами. Поля колосились рожью и пшеницей, но пшеницей южнее. Сразу за Нижним. Оттуда начиналось бескрайнее золотистое море посевов великолепных её сортов, которыми кормилось в то время всё отечество и половина Европы. Дважды поезд пересекал Волгу, делающую один поворот за другим. Неожиданно сужающуюся после очередного изгиба и вдруг разливающуюся в разлёт так, что не было видно противоположного берега. От красоты девочка приходила в восторженно-возбуждённое состояние и криками: «Папа, папа… иди сюда скорее…» влекла его к окошку, чтобы ему тоже досталась радость от увиденного. Нина сильно пугалась, когда встречный поезд неожиданно появлялся из ниоткуда. Он перекрывал обзор из окна и громко гудел, сбиваясь с тяжёлого баса на свистящий в разные стороны фальцет и стуча колёсами. А потом наступало обеденное время, вместе с которым наступал праздник чревоугодия. На поездах южного направления всегда были рестораны с хорошей, если не сказать изысканной кухней, творимой поварами, нанятыми администрацией Николаевской железной дороги за границей или перекупленными у столичных ресторанов по контракту на летний сезон. В это время года жители северного города устремлялись к югу, а городские рестораны пустели. После обеда Андрей Владимирович обычно дремал или читал газету, лёжа не раздеваясь на своей кровати, а дочка продолжала любоваться предзакатными пейзажами по обе стороны мчащегося к югу поезда.
Совсем иначе выглядело её сегодняшнее путешествие от Петрограда в сторону Смоленска. Поезд шёл и останавливался. Подолгу стоял и снова двигался потихоньку, прощупывая в ночное время путь впереди себя светом слабомощного прожектора. Вагоны были старые, отслужившие своё. Стёкла в окнах треснутые или вообще не было стёкол. В этом случае оконные проёмы были заткнуты старыми подушками или потрёпанными от времени матрасами. Люди путешествовали в основном без причины, а лишь только для того, чтобы не сидеть на месте или в поисках другой лучшей жизни. Они были похожи друг на друга серыми небритыми лицами и полуголодными взглядами. Каждого из них когда-то любили, и они имели приют телу и душе. Сегодня тело и душа на годы привыкали к ненависти и жизненным неудобствам, чтобы в последствии владеть отвоёванным у других новым миром. В новом мире им обещали много еды и тепла. У всех за спиной или на коленях находился дорожный мешок, в котором лежали хлеб, кусок сала, соль и сменные портянки. В вагонах было холодно, несмотря на бушующие языки пламени в печках-«буржуйках», стоящих в каждом вагоне. На них кипятили воду счастливые обладатели жестяных чайников. От махорочного дыма у пассажиров слезились глаза, но никто не жаловался и курильщиков не беспокоили. Разве что просили выдыхать дым в сторону или вверх к потолку. Нине досталось место у одного из уцелевших окон, которое последний раз мыли, наверное, в 1914 году. Поэтому происходящее снаружи выглядело искажённо. Белый недавно выпавший снег выглядел грязным и каким-то несвежим. Небо и того хуже. Голубого оттенка грязное стекло не пропускало, и небо представлялось покрытым жёлто-коричневыми облаками. Время от времени по вагону проходили мешочники. Это был новый тип мелких торговцев, делающих свою прибыль не на рынках, где было не протолкнуться от таких же мешочников, а в дороге на поездах или пароходах. Они носили в своих мешках кое-что из еды на обмен, тем самым спасая от голода блуждающую по стране братию искателей новой жизни. На шестой день поезд сделал остановку в Смоленске.
