Ядро традиции
Устами Ангелы Меркель Евросоюз поставил под сомнение политику мультикультурализма. Объяснили это тем, что турки и пакистанцы не желают интегрироваться в европейское общество и расставаться со своей идентичностью.
Мне же кажется, что вопрос о миграции вторичен. Главная причина в том, что сами правила игры в глобальном мире начали меняться. Мультикультурность начали потихоньку отправлять в утиль не потому, что она «не удалась». Не потому, что мигранты оказались малокультурными и трудновоспитуемыми. А потому, что новое время потребовало новых концептов.
Проект глобального Запада потерял экономическую устойчивость и был поставлен под сомнение самими его создателями. Пришло понимание того, что глобализация достигла своих пределов и оказалась менее рентабельной, чем полагали. Поэтому начинается откат, обратный процесс. А это предполагает новый запрос – запрос на идентичность и традицию.
Иными словами, исторические и национальные общности вновь приобретают большое значение. Они становятся гарантом устойчивости в нестабильном и неустойчивом мире, который сейчас вступил в полосу турбулентности.
Что мы видим сегодня? Растущую популярность национал-консервативных партий на Западе. Рост фундаменталистских движений на Ближнем Востоке и националистических идей в Восточной Европе. В то же время в мире нарастает регионализация. То есть увеличивается значение региональных союзов, рынков и валют.
И всё это происходит на фоне осознания того, что США всё менее способны контролировать планетарные процессы и потому вынуждены переходить к силовым методам. Глобальный проект как нечто единое понемногу сворачивается, но пока что на условиях и к выгоде самих глобализаторов. Но главное то, что на этом фоне резко увеличивается спрос на идентичность и традицию. Идентичность, традиционализм получают право на открытое политическое высказывание.
Сегодня идентичность и традиция снова в цене. Причём выигрывает в политическом споре тот, чья идентичность более прочная и устойчивая. Рыхлость идентичности напротив, ведёт к утрате политических и геополитических позиций.
Обратимся к русской традиции и российской идентичности. Казалось бы, что может быть проще – назвать ряд важных для общества культурных символов, исторических событий и знаковых фигур, ценностей и табу. А дальше заявить: вот это и есть наш гештальт, наш образ, наш коллективный опыт, основа национальной традиции. А внутреннее чувство общности по отношению ко всему перечисленному – это наша идентичность.
И всё бы хорошо, только непонятно, почему тогда тема российской идентичности вызывает столько вопросов, будучи одной из самых проблемных в научных дискуссиях. Откуда трудности?
Начнём с того, что мы четверть века пребываем в так называемом «постсоветском» переходном периоде, который уже стало неприлично называть «переходным». Страна четверть века находится в состоянии бесконечного перехода, а свою идентичность так и не сформировала.
Что мы имеем сегодня в запасе?
Первое. Дореволюционный «романовский проект» был основан на негативной идентичности России как «не вполне» западной страны. Интеграция в сферу глобальных интересов XVIII–XIX веков, то есть обслуживание западной экономики нашими хлебными поставками делало модернизацию в крепостной России невозможной и обрекало её на отсталость.
Второе. Мы имеем советскую идентичность, скрепляемую идеей построения многонационального социального государства. Но эта идея перестала быть объединяющей, уступив место ориентирам общества потребления.
Наконец, третий постсоветский либеральный тип идентичности. Хочу особо отметить, что либеральные идеи в России постоянно путали и продолжают путать с идентичностью. Важно понимать, что как раз в США этой подмены не существует. Там есть чёткое понимание: идентичность и традиция – это неприкосновенный культурно-исторический ресурс, а либерализм, консерватизм или социал-демократизм – не более чем технологии.
Нам же в качестве идентичности либеральные технологи навязывают ложные тезисы об исторической «коллективной вине» за советский период; о неспособности россиян к самоорганизации, о нашей природной вороватости, а то и о генетической склонности к фашизму.
Что, тем не менее, можно и нужно делать?
Для начала необходимо понять, какое социокультурное и историческое содержание даёт о себе знать при любых политических режимах, в любые эпохи. Это и есть ядро традиции. Таким ядром в России является, пишу об этом уже не в первый раз, – «православная этика и дух солидаризма». Речь идёт не об искусственном усилении церковного влияния, а именно о христианской этике и, говоря современным языком, о социальном государстве. Это и есть те самые духовные ценности, о которых сегодня принято так много говорить.
Совершенно очевидно, что в силу этих принципов в России невозможен сценарий унитарного национализма. Того самого, который в начале XX века толкал Кемаля Ататюрка к геноциду армян и который в начале XXI века вылился в геноцид русских на Украине. Русская и российская идентичность основаны на религиозно-этической, а не на этнонациональной идее.
Одним из важных элементов реальной российской идентичности сегодня является ирредентизм – идея воссоединения самого крупного на сегодняшний день из разделённых народов мира – русского народа. Воссоединение – но не насильственная русификация других этносов.
Условием окончательного формирования идентичности, то есть рождения нации в России является, во-первых, преодоление исторических разрывов традиции; во-вторых, необходимость найти пути соединения «секулярного» и «религиозного», в-третьих, преодоление конфликтов между староверами и никонианами, между красными и белыми, и так далее.
Ещё одно – четвёртое – условие: наличие общественного проекта. Ни одна большая страна не может жить и не живёт «по обстоятельствам». Лишь соединение собственного коллективного образа с желаемым образом будущего позволяет традиции работать, а идентичности развиваться. Только в этом случае традиционализм не ведёт к исторической инкапсуляции.
И, разумеется, важна политическая воля. Российская идентичность не может и не должна приобретать размытые формы, поскольку речь идёт о защите национальных интересов.
Интриганство
Интриганство – это свойство личности, а не структуры, в которой находится личность. Это такое состояние, при котором личность наполняется ложным содержанием. Интриганство увлекает человека, даёт ему ощущение наполненности, ощущение движения, действия, борьбы. Но на деле человек, охваченный этой болезнью, движется не вперёд, а по кругу, это его выматывает и опустошает. И ничего не даёт взамен, потому что в интриганстве отсутствует творческое начало.
Много лет тому назад, ещё в советские времена, я работал в Ленинграде в угольной кочегарке на углу Невского и Садовой. Рядом находилось отделение милиции, сотрудники которого приходили к нам уничтожать списанные документы: погашенные паспорта, уголовные и административные дела. Сжечь их быстро было невозможно, и они уходили, высыпая из мешков бумагу прямо на пол перед топкой. Я перебирал рваные паспорта умерших, осуждённых или вышедших замуж. Знаете, это располагает к размышлениям о бытии. А однажды всю ночь читал огромное административное дело – тяжбу сотрудниц машинописного бюро между ними самими и их начальницей. Страница за страницей разворачивались сложнейшие многолетние интриги, которые плели эти женщины друг против друга. Эти интриги увлекли меня, я погрузился в их атмосферу, они окутывали меня, я не мог от них оторваться. Я запомнил по именам участниц, болел за одних и осуждал других, выносил свои вердикты и ожидал (воспитанный на Голсуорси и Достоевском) какой-то важной содержательной развязки. К утру я был душевно истощён. Там не было ничего, кроме сладострастия, возбуждаемого завистью. Я вдруг понял, что ничего содержательного у этих женщин никогда не произойдёт и не может произойти, что я попал в плен чужих соблазнительных химер, что интрига – это пустота, видимость действия при полном отсутствии действия. Это был неожиданный и полезный опыт.
