– Платят-то нормально? – спросил Богема.
– Какое там нормально… Ты же знаешь, какие в наших школах зарплаты.
Они уселись в кресла – приземистые, простенькие, с потертой матерчатой обивкой.
– Надо же, живые еще кресла! – воскликнул Богема. – Это же я тебе их когда-то давно подарил, от родителей остались.
– А что с ними сделается, – засмеялся Климачёв. – Я мебель берегу, не ломаю.
– Почитал я интервью, статьи о тебе в Интернете, – сказал Витя. – Фраза запомнилась: Владимир Климачёв – достойный продолжатель традиций великих русских художников. И действительно, это так. Я бы тоже под этой фразой подписался. Рад за тебя.
Вова усмехнулся.
– Да чему радоваться? Писать они все мастаки. Конечно, я им благодарен, доброе слово и кошке приятно. Еще бы картины покупали, чтобы мне жить было на что-то.
– Не покупают? – спросил Витя.
– Последний раз полгода назад японцы какие-то заезжие купили у меня сразу три картины. Я на эти деньги дома капитальный ремонт сделал. А наши жмутся, так, иногда купят кому-нибудь на юбилей. Ну да ладно, на всё воля Божья. Ты-то как? Как твой бизнес?
– Верчусь-кручусь, на хлеб с маслом хватает и еще остается, – ответил Богема, оглядывая стены, увешанные картинами. – Ты молодец, Вова. Скажу честно, я тебе завидую. Сам я дал слабину, не смог устоять, как говорится, перед искушением золотым тельцом. Не могу я вот так, как ты, трудиться, трудиться и ждать у моря погоды, когда кто-нибудь снизойдет купить картину. У художников, как у писателей: если можешь не писать – не пиши. Я могу не писать. И после меня останется только пшик, а после тебя вот это богатство. – Витя повел рукой вокруг себя.
– А я тебе завидую, – сказал вдруг серьезно Климачёв, и в его голосе мелькнула нотка горечи. – Ты сумел приспособиться к новому времени. А я живу по старинке и по-другому не умею, не научился. Старший сын, он у меня компьютерщик-программист, говорит: папа, если деньги не платят, значит это никому не нужно. Ты, говорит, своим творчеством прикрываешь бездельников, которые за культуру отвечают, чтобы они могли наверх доложить, что вот, мол, и у нас есть таланты. Я не хочу с ним соглашаться, потому что так не должно быть. Но ведь он прав, подлец.
Богеме подумалось, что если он, Витя, сейчас начнет рассказывать о волшебной струе художника Сидорова, его слова в стенах мастерской Климачёва будут звучать цинично и неуместно. И вообще, Вова по натуре добрый-то добрый, однако если его разозлить, он может и по матушке послать, и в челюсть заехать. Но Богема с удовлетворением смекнул, что разговор пошел по нужной колее, и поспешил этим воспользоваться.
– Твой сын не прав, – сказал он. – Когда-то я думал так же, как он, и глубоко заблуждался. На самом деле всё гораздо сложнее. Люди вокруг занимаются никчемной суетой. Они озабочены только сегодняшним днем, как бы урвать кусок пожирнее. Думаешь, у меня жизнь – сахар? Думаешь, я просто так болтанул, что тебе завидую? Ты делаешь большое дело, а я по мелочам размениваюсь.
– Вообще не пишешь? – с сочувствием спросил Климачёв.
– Иногда нахлынет. Есть у меня несколько работ. Ну, и на заказ вкалываю. Я и пришел к тебе по такому случаю. – Наконец-то Богема мог говорить о главном. – К моим знакомым приезжают друзья из Италии, семейная пара. Хотят, чтобы я непременно сделал с них портреты. Я так-то работаю дома, но меня представили как известного, маститого художника, и не солидно иностранцев в свою квартирку тащить. Хотел у тебя попросить мастерскую в аренду на денек. За тысячу рублей. Устроит?
Климачёв долго не думал.
– Устроит, – сказал он. – Пусть они и мои картины посмотрят. Вдруг что-нибудь понравится.
К этому времени Сидоров уже выполнил данное ему поручение. Из тайных закромов дачной сарайки он извлек заныку – несколько гладеньких фугованных досок-дюймовок. Сначала он намеревался сделать раму полтора на полтора метра, как советовал племянник, но подумал, прикинул еще раз и увеличил длину каждой из сторон на пятьдесят сантиметров – пусть «холст» будет попросторней, чтобы было над чем размахнуться. Доски он скрепил широкими стальными уголками и болтами – на каждый уголок по два болта. Собрать-разобрать такую конструкцию было пустяшным делом. Человек рабочий, у которого руки не из попы растут, он проявил смекалку, придумав сделать к раме дно, – квадрат из пластика крепился четырьмя саморезами к ребрам досок с одной стороны рамы. Теперь, если заменитель снега пропустит сквозь себя сколько-то «краски», на чужом полу не останется ни следа, ни запаха.
* * *
Итальянцы приехали в конце января. О том, как они участвуют в культурных мероприятиях согласно плану, утвержденному Вадимом Ивановичем, регулярно информировал Костя. Он возил гостей на «крузаке» и был в курсе всех их приключений. Сначала их повезли на охоту. Там, на лесной заимке, их крепко пропарили в русской баньке с последующим восстановлением водного баланса в организмах. Габриэлю понравилась русская поговорка «Пиво без водки – деньги на ветер». Он не сразу понял, почему деньги на ветер, а когда ему растолковали, решил проверить на себе, насколько экономично чередовать эти два напитка. Как жена Беатрис его не отговаривала, он довел испытание до логического конца. Утром у него болела голова, и, когда их повезли на снегоходах выслеживать лося, Габриэль отказался брать в руки ружье. В сохатого стреляла Беатрис. Она промазала, и зверя убил егерь, но представили дело так, будто она лося смертельно ранила, а егерь просто его добил. Пообещали им отдать лосиные рога, которые оказались большие и ветвистые, но Габриэль отнесся к этому с суеверным предубеждением и категорически отказался от подарка. Костя понял так, что Габриэль не хочет быть рогатым. А Беатрис назвала мужа дураком. После охоты итальянцы какое-то время будут отдыхать, придут в себя, а потом их повезут к казаху, у которого много овец и табун лошадей – кушать бешбармак и пить кумыс. В общем, сплошная экзотика.
– Когда они к нам собираются? – озабоченно спрашивал по телефону Богема. – Ты сам-то учти, что к нам просто так с бодуна, с бухты-барахты нагрянуть никак нельзя. Мы должны подготовиться.
Он поручил Косте деликатно намекнуть Вадиму Ивановичу, что художник ждет гостей в конкретный день и конкретный час, не раньше и не позже, потому что художник – человек занятой, у него расписана каждая минута и, к тому же, сразу после сеанса он уезжает в творческую командировку в Карелию.
– Почему в Карелию? – спросил Костя.
– Звучит красиво. И для солидности.
Имидж художника Сидорова крайне заботил Богему. Если выпустить Сидорова на международную арену таким, какой он есть, можно весь бизнес загубить. Дядя Толя никаким местом не походил на вальяжного, маститого, эстетически утонченного деятеля изящных искусств, каким Витя хотел его видеть. Нос картошкой, глаза-буравчики на безбровом лице, волосы торчат ёжиком, лопоухий, низкорослый, и речь типичного работяги – между косноязычными фразами матерки сами лезут для связки. Богема договорился с Сидоровым, что он с итальянцами будет придерживаться такой же линии поведения, как и во время сеанса с олигархом на даче: минимум слов, сделал своё дело и без промедления удалился. Теперь Витя ломал голову, как правильно одеть Сидорова. В ходе подготовки к встрече с иностранцами он пришел к Сидоровым домой и для начала попросил дядю Толю надеть обычный костюм, который Сидоров надевал исключительно редко и обычно на выход – на свадьбы, дни рождения, новогодние торжества и прочие мероприятия. Витя сам повязал на дядю галстук, отошел на два шага, осмотрел, прищурившись. Нет, в официальном пиджаке Сидоров больше походил на председателя колхоза типа «20 лет без урожая». Богема спросил, есть ли в доме темные очки. Маруся пошарила по шкафчикам и нашла – черные, непроницаемые, времен ее молодости. В темных очках Сидоров сразу стал похож на киллера из какого-то американского боевика. Костюм не пойдет, а очки можно оставить – для таинственности, для загадочности. Витя вспомнил, что когда-то уже давно видел дядю в белом джемпере, довольно-таки элегантном. «Толя его не любит, – сказала Маруся. – Он колючим оказался». «Ничего страшного, надо пододеть рубашку поплотнее» – посоветовал Витя. В белом джемпере и темных очках Сидоров, с послушной, терпеливой доверчивостью выполнявший команды по переодеванию, выглядел более интеллигентно.
