– Это бизнес, Николай Иванович. Мы же при капитализме живем.
Бестужев помолчал, барабаня пальцами по с толу.
– Ладно, не хотите, как хотите, – сказал он. – Но вы же видите, что мы к вам со всей душой и желаем только добра. Надеемся, что и вы на нас зла не держите?
Рюмин пожал плечами:
– Мне, вроде бы, нечего с вами делить.
– Ну и славненько. У нас к вам небольшая просьба, Виктор Алексеевич. Насколько нам известно, к Анатолию Петровичу на сеанс приезжают самые разные люди. Некоторые из них могут быть очень известными, и мы можем попасть в неловкое положение, когда обнаружится, что какая-то знаменитость побывала в нашем хлебосольном крае, а мы не оказали должный прием. Я был бы вам чрезвычайно благодарен, если бы вы, Виктор Алексеевич, звонили мне и сообщали, кто там у вас уринальный портрет заказал, чтобы мы вовремя отреагировали. Не за себя прошу, за нашу родную область.
Часть III
Сидоров не сразу привык к большим деньгам. Он любил приговаривать: «Не жили богато и не хрен начинать». Ему непременно хотелось реанимировать свою убитёхонькую «шестёрку». Он считал, что если перебрать движок, расточить цилиндры, заменить «поршня» и шлифонуть коленвал, то машина перестанет дымить и еще поездит не один год. Богема чуть ли не за руку притащил его в автосалон и чуть ли не под дулом пистолета заставил купить недорогую иномарку. «Шестёрка» некоторое время пылилась во дворе, пока Сидоров по пьяни не раздухарился и не отдал ее соседу за литр водки.
Маруся, напротив, мигом заценила внезапное, сумасшедшее пополнение семейного бюджета и была охвачена шопинговой лихорадкой. Она заставляла мужа возить ее по магазинам, ходила, высматривала и покупала, по мнению Сидорова, всякую ерунду. Например, купила мужу кучу трусов. Зачем ему столько? Всегда хватало двух: одни на нем, другие в стирке. Нет, Марусе обязательно надо, чтобы трусов у него было много, да и стирать их удобнее все скопом. И вообще она решила мужа приодеть, чтобы он выглядел приличным, культурным человеком, поскольку он сейчас, как-никак, известный художник и общаться ему приходится с людьми непростыми. Она купила ему шикарный костюм-тройку, несколько галстуков.
– Зачем это мне? Художники не носят костюмов, – возмущался Сидоров.
– А вдруг тебе пригласят на банкет или фуршет? – рассуждала Маруся. – Ты что у меня, хуже людей?
Еще она купила ему две штуки джинсов, несколько модных рубашек, три ветровки, десяток пар носков, новую электробритву, дорогой одеколон.
Исходя из своих представлений о художниках, она упросила мужа отрастить длинные волосы. Подумывала о бороде, но потом отказалась от этой мысли, решив, что с бородой Сидоров будет похож на бомжа.
Предположив, что к ним домой могут нагрянуть солидные гости, Маруся задумала сделать в их обветшалой хрущёвке основательный ремонт. Сидоров был не против взяться за дело. В девяностые, когда на заводе не платили зарплату, он зарабатывал на жизнь ремонтом чужих квартир, и умел штукатурить стены, клеить обои, класть плитку. Он уже было засучил рукава, но Витя-племянник поднял его на смех. И Маруся тут как тут, барыней стала. Зачем самому, мол, ковыряться месяц, а то и больше, если можно элементарно заплатить, и наемная бригада всё сделает быстро и качественно? И действительно. Сидоров ходил курить на балкон мимо мужиков, старательно делающих работу, которую раньше делал бы он. «Всё правильно, каждый должен выполнять в обществе свою функцию: я – помахиваю, они – штукатурят», – философствовал он, лениво поплевывая с пятого этажа.
Работа сторожем в детском саду нисколько его не тяготила, хотя он мог ее запросто бросить без финансового для себя ущерба. Однако вновь оказаться официально безработным Сидорову было бы унизительно и неуютно.
По сравнению с «доуринальным» периодом теперешняя жизнь Сидорова приобрела расслабленный, праздный характер. Он никуда не торопился, после обеда взял за привычку полчасика подремать. Маруся его вкусно кормила, она прониклась к мужу уважением, ни в чем ему не перечила, старалась угодить.
В безмятежном времяпрепровождении любимым занятием Сидорова оставалось бродить по извилистым и бесконечным паутинным коридорам Интернета. Часами он мог сидеть перед ноутбуком. Вокруг было тихо и спокойно, люди размеренно день и ночь занимались своими скучными делами в то время, как в Интернете ежесекундно пульсировала, грохотала, била неиссякаемым ключом яркая, насыщенная событиями жизнь. Сидоров словно погружался в гигантский, непостижимо сложный космический мозг, ощущая себя частицей этого мозга.
А Витя с некоторых пор начал подмечать, что на Сидорова временами накатывало сумрачное настроение, и он становился хмурым, неприветливым и даже озлобленным каким-то. Поначалу Богема особого значения этому не придавал: мало ли какие бывают семейные неурядицы, или, может, приболел дядя, не такой уж он и молоденький. Хотя в материальном плане, вроде бы, жить стало лучше, жить стало веселее – жена должна быть довольна, а лекарства можно любые купить, пусть и самые дорогие.
И всё бы ничего, и всё бы можно было понять и объяснить, но внешний вид и поведение Сидорова во время творческих актов перестали соответствовать так удачно срежиссированному Богемой спектаклю, в котором перед клиентом-зрителем действовали два героя. Один – помоложе, активный, общительный, обаятельный, ученик, почитающий своего мудрого учителя, преклоняющий голову перед его талантом. Второй – матёрый, седовласый, немногословный, а то и вообще бессловесный, снисходительный к почитанию, добродушный и очень занятой, ему всегда некогда, он всегда спешит куда-нибудь в Карелию или на Занзибар. Теперь же, когда Богема отыгрывал свою роль, создавая в «зрительном зале» атмосферу мандража в ожидании явления Мастера народу, на сцену выходил насупленный, глядящий исподлобья нагловатый мужик с презрительной усмешкой на угрюмом лице. Но мало этого, в некоторых портретах появились черты карикатурности – Сидоров удлинял носы, утяжелял подбородки, лохматил брови, утолщал губы. Это был совсем другой жанр. И хотя нареканий со стороны клиентов пока не случалось, Богема ловил в глазах некоторых из них отсвет недоумения. А это был дурной знак.
Богема наведался к Марусе в магазин. Купил сигарет, то да сё, и как бы между прочим спросил, чем дядя Толя занимается в свободное от трудов время.
– Чем занимается? Сидит весь день, как сыч, в Интернете. Мочёным колом его из-за ноутбука не выгонишь, – ответила Маруся. – И разговоры всё о политике, это ему не так да то ему не этак, жулики, мол, одни вокруг, разворовали матушку Россию. Да еще ничего ему не скажи, сердится, я уж его и не трогаю от греха подальше. И кто придумал этот Интернет дурацкий, ноутбуком бы его по башке.
Картина прояснялась. И когда однажды они остались одни в мастерской, Богема спросил:
– Дядя Толя, что с тобой происходит? Случилось что-то?
– В смысле? Ты о чем? – не понял Сидоров.
– Как там у поэта Некрасова: «Суров ты был, ты в молодые годы умел рассудку страсти подчинять…».
