Богема неожиданно услышал за спиной странный, болезненный вопль. Он оглянулся и увидел Сидорова в тот момент, когда он, размахнувшись совковой лопатой, опускал ее на голову Кржижановского. Совковую лопату они держали в хозяйстве, потому что ею было удобно разравнивать сахар в «песочнице» и по завершению сеанса грузить его, уже использованный, обратно в мешок. Но лопата не долетела до головы общественного деятеля – охранник подставил руку, а потом ловко двинул Сидорова ногой, и дядя Толя улетел в угол.
– Что? – Кржижановский замер в высочайшей степени изумления. – Ты меня хотел ударить? Меня? Да я тебя на зоне сгною! Будешь жить у параши!
– Что же это такое? – запричитал Богема, всего ожидавший, но только не подобного развития событий. – Почему вы к нам пришли и безобразничаете? Вы же не у себя дома, в конце концов. Это же элементарное хулиганство, и Анатолий Петрович, естественно, вынужден оказывать сопротивление. Николай Иванович, помогите! Надо полицию вызывать!
– Полицию? – пуще прежнего вызверился Кржижановский. – Я тебе покажу полицию! Мошенники! Пидорасы! Я вас выведу на чистую воду!
Он кинулся на Богему, целясь кулаком ему в лицо. Однако люди из свиты удержали его от рукоприкладства, мягко, но настойчиво оттеснив в сторону.
– Ну их, Эдуард Бенедиктович! – уговаривали они шефа. – Не связывайтесь с ними, Эдуард Бенедиктович! Посудите сами: кто вы и кто они. К тому же, вас народ ждет, уже опаздываем. Пора ехать, Эдуард Бенедиктович.
Кржижановский сбил ногой мольберт, повалил ширму.
– Я им покажу! Они у меня увидят небо в клеточку!
На пороге он обернулся и погрозил пальцем:
– Вы хотели полицию? Считайте, что она уже к вам спешит. Вы ко мне еще на коленях приползете, подонки.
* * *
До дачи добрались вдвоем на машине Богемы. Сидоров за рулем ехать отказался, его авто осталось ночевать у мастерской, и не потому, что у Сидорова болели ребра, а из-за морального состояния. Боялся в кого-нибудь врезаться. Маруся, когда увидела их серые, трагические лица, бутылку водки в руке у мужа и не увидела своей машины, так сразу и подумала: авария!
– Ты почему безлошадный? – с тревогой спросила она. – Что случилось?
– Ничего не случилось. Неси быстро рюмку и занюхать чего-нибудь, – мрачно ответил Сидоров.
– Что с машиной?
– Нормально всё с машиной. Неси быстро, говорю.
– Дядя Толя чуть Кржижановского не убил. Лопатой, – сообщил Богема, нервно ухмыляясь.
– Ох ты, господи! – Маруся побежала в дом.
Они сели за столик под навесом. Закурили.
– И что теперь? Нас повяжут? Здесь тоже найдут? – спросил Сидоров.
– Везде найдут, хоть под землей, – сказал Богема. – Чего ты за лопату-то схватился?
– Сам не пойму. Ведь не пьяный был. Понимаешь, когда он начал топтать рисунок, у меня такое чувство появилось, как будто… это… – Сидоров чуть подумал. – Как будто моего родного ребенка убивают, что ли. Ну, что-то вроде этого. Вроде бы как защитить надо. Причем, не то, чтобы я психанул, нет. А именно защитить. Сейчас удивляюсь даже, как это я. В общем, наломал дров.
Прибежала Маруся – с рюмкой, с тарелкой, на которой зеленый лучок, нарезанные редиска, хлеб, сало. Сидоров торопливо налил в рюмку водку, выпил, крякнул.
– Витька, жаль, что ты не пьешь, – сказал он, зажёвывая луком.
– Да, уж я свою дозу выпил, – заторможенно откликнулся Богема.
– Ну, и чего он учудил-то? – спросила Маруся.
– Если коротко, то этот Кржижановский вел себя по обыкновению как последняя свинья, и дядя Толя захотел огреть его лопатой, и уж совсем было огрел, но охрана помешала, – сказал Богема.
– Ой, батюшки, – покачала головой Маруся. – И что теперь будет?
Мужики промолчали.
– Эх, а все-таки жаль, что я чуток его не достал, – сказал Сидоров. – Даже обидно. Этого гада давно надо проучить. И, кстати, зря мы видеонаблюдение в мастерской не устанавливаем. Сейчас бы разместили в Интернете, как я его… пытаюсь лупануть. А то когда Кржижановский кого-нибудь за волосы таскает, по всем каналам показывают, а как ему самому морду бьют, я ни разу не видел.
– Ты гляди, чтобы тебя не посадили, герой кверху дырой, – сказала Маруся. – Витька, что ему будет?
– Не знаю, – ответил Богема. – Они должны были бы сразу вызвать полицию, составить протокол, то да сё, как положено, но они этого не сделали. С другой стороны, они и задним числом могут оформить так, что мало не покажется.
– Его самого надо оформить, – мстительно произнес Сидоров, наливая вторую рюмку. – Он же, тварь, у нас там всё порушил. Его надо самого садить на пятнадцать суток.
– Ага, его посадишь, – сказала Маруся. – Ты зачем водку-то пьешь? Она тебе поможет, что ли?
– Маша, я стресс снимаю. Думаешь, легко мне сейчас? – Он опрокинул рюмку в горло, понюхал хлеб и продолжил: – Слушай, Витька, хочу признаться тебе. Сегодня у меня получился, наверное, самый лучший портрет. Я никогда не испытывал такого огромного вдохновения. Я всю душу вложил.
– Да? – удивился Богема. – Почему, интересно?
– Кажется, я сделал для себя открытие, – сказал Сидоров, накладывая розовый ломтик сала на кусок хлеба и с удовольствием откусывая. – Чтобы получилось настоящее произведение искусства, надо знаешь что?
– Что?
– Надо любить или ненавидеть, презирать или обожать, желать зла или добра, в общем, испытывать какие-то настоящие, искренние чувства, а не просто так взял и помахал. Тогда может получиться что-то стоящее. Тогда я сам удивляюсь, откуда это взялось, как будто это не я сделал. В этот раз так и вышло, Я проникся насквозь этой противной харей, мною управляла какая-то торжествующая ненависть, я ощущал себя всесильным волшебником, типа: ах ты, так? Так на ж тебе! Вот и получилось! Потому-то когда он узнал свое истинное лицо, он и закуролесил, шибко ему оно не понравилось. Ну, а мне, конечно, жалко стало моего труда, я всю душу вложил, а он ногами… До сих пор дрожь по телу.
– Ишь ты, слов-то каких поднабрался. – Маруся бесцеремонно взяла со стола бутылку. – Хватит пить! Думаешь приятно на тебя смотреть, как ты напиваешься.
– Да я только начал, а ты уже «напиваешься». – Сидоров погрустнел. – И здесь нет свободы, не разбежишься. А свобода должна быть. Понимаешь, Витька? Я хочу творить свободно, от души, чтобы я свои чувства выражал, а не просто раз-два, получите, распишитесь. Эх! Маша, ты хотя бы третью налей для ровного счета, а потом забирай. Не издевайся над человеком, и так тошно.
Маруся налила ему еще рюмку и унесла бутылку в дом.
У Богемы заиграл мобильник. Звонил юный кржижановец. Ему было велено забрать обратно деньги, уплаченные за портрет.
– Хорошо, буду в мастерской через час, – сказал Богема.
