Воскресным утром он проснулся с каким-то смутным, неприятным ощущением. Часы показывали шесть утра.
Спустя пару часов, Ромео уже ерзал в кресле салона первого класса и в очередной раз диву давался, размышляя о причинах, которые заставляют людей пойти в пилоты.
Мэйз, как обычно, спокойно читал газету, пил кофе, и ему не было никакого дела до турбулентности и вихревых потоков.
Ромео поглядывал на него. Он хотел рассказать ему про свой сон. И решился.
– Мэйз?
– Да. – не отрывая глаз от газетной полосы, отозвался тот.
– Мне сегодня приснился странный сон…
– Да… – взгляд Мэйза оставался прикованным к статье.
Ромео замешкался: безучастный тон Доминика сбивал его с толку.
– Что за сон? – Правая бровь вдруг взлетела вверх. Газета была небрежно сложена пополам и брошена на колени.
– Мне снился отец.
– Отец? – Доминик удивленно хмыкнул. Про себя он попытался вспомнить, к чему, по народным поверьям, снятся покойники.
– Он мне, вообще -то несколько раз уже снился. – Признался Ромео. Глаза Мэйза заинтересованно заблестели.
– Надо же. И что?
– Обычно мы с ним разговариваем так, будто он жив, и все происходит наяву.
– А в этот раз?
– Понимаешь, он как бы дает мне какие-то подсказки. Подает знаки, что ли. В этот раз он сказал, что его мучает тревога. И показал мне дом. На берегу реки, рядом с полем подсолнухов.
– Ты знаешь, что это был за дом?
– Представления не имею. В том-то все и дело. Я этого дома в жизни не видел…Хотя… Нет! – Вдруг встрепенулся Ромео, что-то вспомнив. Взгляд его взбудораженно перескакивал с предмета на предмет. – Я видел… этот дом… – тихо, как самому себе, сказал он. – Тоже во сне. Может, месяц или два назад…и тоже как будто с холма…
Мэйз насторожился. Он не считал себя суеверным, но в существовании неких знаков был абсолютно убежден.
– А как выглядел дом?
– Красивый дом, большой, белый, с ярко-зеленой крышей. И находился он в очень красивом месте. С одной стороны река, с другой – подсолнухи…
– Скажи, а твоего отца давно…нет? – Осторожно спросил Мэйз, чтобы ненароком не ранить Ромео бестактными вопросами.
– Да. Очень давно. Я его совсем не помню. Так, плохо помню день похорон. Очень смутно. – Юноша сказал это на удивление спокойно. Видимо, он действительно ничего толком не помнил.
– Тогда как же ты узнал, что тебе снится твой отец?
– Не знаю. Просто узнал, и все.
– А тебе известно, как он умер?
– Нет. – Ромео пожал плечами. – Знаешь, мои слова могут показаться дикими, но об отце мы с мамой вообще никогда не разговаривали. У меня всю жизнь было ощущение, что отцов и не бывает. Что это сказка. Миф. Я просто знаю, что жил человек, причастный к моему рождению, и что он умер. Но когда я впервые увидел его во сне, то почему-то очень обрадовался. Теперь он мне снится иногда, и я, признаться, даже жду этих снов. – Он кивнул сам себе головой, подтверждая собственные слова.
Доминик тоже кивнул и задумчиво уставился на газету, которая лежала на его коленях. «А вы уверены в безопасности вашего дома?» – Гласил рекламный слоган какой-то страховой компании.
Самолет неожиданно попал в воздушную яму. Сильно встряхнуло.
Ромео померещилось, что он подавился собственным сердцем. Он вмиг забыл обо всем, кроме своего сильнейшнего отвращения к авиаперелетам, свернулся калачиком в кресле и начал настороженно вслушиваться в гул турбин самолета.
Мэйз глянул на него, хотел что-то сказать, но потом передумал и снова развернул газету. У него возникла пара вопросов, которые он не замедлит задать Еве Дэниелс, как только увидит ее.
Ромео пулей вылетел из самолета, едва стюардесса пригласила пассажиров к выходу. Выбежав на трап, юноша жадно вдохнул сухой и горячий воздух своего города. И сразу же с огорчением подумал, что воздух этот вовсе не так приятен на вкус, как тот, которым он дышал в своей новой жизни. Тот воздух был солоноватый и влажный, он пах одеколоном Мэйза, холодными брызгами океана и мечтами.
Ромео испытывал кисловатое разочарование, пока, высунув голову из окна Порша, разглядывал улицы, по которым они проезжали.
Эти пустынные улицы были ему знакомы до малейшей трещины в асфальте. И в то же самое время, казались совершенно чужими. Чем дольше они ехали по городу, тем сильнее Ромео осознавал, что пути назад для него больше нет. Он окончательно решил, что не станет больше ни жить, ни учиться в этом городе.
– Закрой окно, пожалуйста. – Сказал Мэйз. – Пыль невозможная.
Ромео послушно нажал на кнопку стеклоподъемника, наблюдая, как прозрачное стекло плавно отделяет его от города.
В задраенной наглухо роскошной машине, в которой на полную мощность работал кондиционер, играл индустриальный рок, и пахло дорогим одеколоном, было прохладно, удобно и безопасно. Здесь, в этом замкнутом, но комфортном пространстве, было все необходимое, чтобы чувствовать себя защищенным. Что можно еще желать?…
-Доминик, можно попросить тебя кое о чем? – Ромео сделал музыку тише, чтобы не напрягать голос.
– Только ни слова больше о своем Мини Купере! Я тебе уже все пообещал. – Глядя на дорогу, сказал Мэйз.
– Нет. Это не касается машины. – Ромео отрицательно мотнул головой. – В некотором смысле…
Доминик молча ждал, пока он продолжит.
– В общем, когда ты поедешь к нам домой за машиной, ты ведь увидишь ее?
– Кого? – Мэйз притворился, будто не понял, кого Ромео имел в виду.
– Маму…
– Думаю, да. Кто же еще пустит меня к вам в гараж?
– Она, наверное,…будет говорить…обо мне…
– Не сомневаюсь.
– Ты мог бы мне потом перезвонить?…
– Зачем? – Мэйз повернул голову и бросил внимательный взгляд на юношу. Ромео казался растерянным.
– Я… – он собрался с духом и выпалил, – хочу знать, как у нее дела, что она обо мне думает, где Люциус, и к чему мне надо быть готовым!
– Так ты до сих пор не понял, что ты чувствуешь к матери и твоему дружку? – По губам Мэйза скользнула странная улыбка. Он улыбался со снисхождением, как показалось Ромео. Или с насмешкой. Ромео не понял, что значила та улыбка, но ему почему-то сделалось стыдно за себя, и он тут же заявил:
– Я все давно решил! Но лучше знать, что к чему.
– Это правильно. – Согласился Мэйз. – Хорошо, я позвоню. Мы, кстати, приехали. Узнаешь родную альма-матер?
Ромео и не заметил, как прямо перед автомобилем развернулись яркие клумбы сквера у белокаменного, величественного здания Университета.
