Она говорила о том, что нам надо делать, а что нет, она жонглировала терминами, абсолютно не понимая их смысла.
Она учила меня и мою (мою!) женщину нашей жизни.
Слова становились вязкими и тяжелыми, они сгущали темноту и растворяли желания, они выжигали то, что, наверное, только зарождалось.
Огонек сигареты выписывал в темноте петлю Мебиуса, а я думал только об одном: «Ну, почему она молчит? Значит, согласна?»
Батарейки неугомонной подруги не садились. Мне казалось, что она подзаряжается от своих слов, которые становились тягостно-невыносимыми.
Я тяжело вздохнул, поднял голову вверх и увидел Луну. Полную.
Из мертвого пространства на меня смотрело одуловатое лицо… подруги, а на ее фоне, как распятие, чернел контур электрического столба с проводами, которые уходили в никуда.
Подруга все продолжала говорить, а мне стало легко и весело.
Я взял стакан с остатками давно остывшего чая, выплеснул его (чай) в незамолкающий рот и, с удовольствием закрыв за собой калитку, пошел по освещенной холодным полнолунным светом дорожке в тишину.
Джулия
Экран сотового телефона высветил «Джулия».
Ее звонка я уже давно не ждал. Вообще-то ее звали Юля, но для меня она была Джулией.
Длинноногое, полногрудое существо с оленьими глазами и сексуальным голосом с легкой хрипотцой. Я увидел ее в магазине модной одежды.
Когда она подавала мне рубашку, которую я собирался примерить, то случайно коснулась моей руки. Я испытал то же, что и в далеком детстве, когда сунул в розетку мамину шпильку для волос.
Невозможно было не пригласить ее на ужин, который плавно перетек в гостиничный номер. Я пил коньяк и целовал ее, купая в нем страстный язык моей новой знакомой.
Через неделю она ушла от родителей и я снял ей квартиру.
– Привет! Забыл?
– Ага.
– А я стою у окна и думаю о тебе.
– Давно?
– Час, наверное, как только начался дождь.
– Что надумала?
– Нам было хорошо на той квартире. Пустые стены, никаких вещей, только кот. Ты помнишь Ваську?
Конечно, я помнил этого отвратительного котяру! Матерый, циничный, постоянно голодный. Я тогда бывал у нее почти каждый вечер. Боготворимая египтянами тварь приходила домой именно в тот момент, когда я переступал порог. Васька, обязательно задев меня боком, вразвалочку шел на кухню к своей миске, жрал, урча от удовольствия, временами поднимал голову и вопросительно смотрел на меня, типа: «Понял, кто тут главный?» Она кормила его, обрабатывала расцарапанную в драках наглую морду и позволяла засыпать на ее коленях. Когда я пытался столкнуть его на пол (ее колени и все, что находилось выше, меня очень интересовало), то натыкался на ее яростное сопротивление и возмущенно-ненавидящий взгляд.
– Забыл.
– Ты все время ругался и уходил. Зачем?
– Скверный характер.
– Нет, ты милый, – я услышал, как она улыбнулась, – я любила тебя.
– Зачем?
– А то кольцо я еще ношу, – я услышал, как она затянулась сигаретой, – оно меня согревает.
– Ты разве не кормишь?
– Анфиске уже четыре месяца, представляешь?
Представляю ли я?!
Я, который мечтал, чтобы этот ребенок был моим! Я, который отправил ее в самую дорогую клинику, занимавшуюся «женскими проблемами»! А после клиники? Месяц было нельзя, и я просто лежал рядом с ней, обнимал и целовал, изнемогая от желания! Представляю ли я?!
– А где ее папа?
– Не знаю. Мне все равно. Мне плохо.
– Приехать?
– Ты останешься с нами?
– Нет.
– Как дождь?
– Как песок.
– Почему песок?
– Часы. Время уходит. Я забыл тебя.
– А я люблю дождь. Открыла окно и дышу.
Я увидел окно. Нет! Я увидел ее у окна.
Тогда тоже шел дождь. Теплый летний дождь. Она стояла совершенно голая и водила по стеклу указательным пальцем.
Нет! Сначала когда я вошел в комнату, то увидел ее спину. Видимо, она только что вышла из душа и капельки воды, словно утренняя роса, блестели на ее тонкой талии и (мне так казалось) пахли утренней свежестью. Я стал быстро снимать с себя одежду, пуговицы на рубашке не хотели расстегиваться (может быть просто дрожали мои руки), и наткнулся взглядом на ее указательный палец. Она водила им по стеклу, сопровождая капли дождя, которые стекали на карниз, издавая при этом звук, похожий на цокот ее каблучков.
Что это было, я не понимаю до сих пор, но я вышел из комнаты, аккуратно притворив за собой дверь и оставив на полу две пуговицы, которые так и не смог расстегнуть.
– Закрой окно! Простудишься и заразишь малышку!
– Спасибо тебе. Как вкусно пахнет дождь!
Она отключилась.
Я открыл окно, вдохнул дождь, посмотрел на собранный чемодан и пошел в спальню, где давно уже спала жена, похрапывая в такт каплям, стучащим по карнизу.
Завтра (нет, уже сегодня!) рано вставать. Командировка.
Пицца
Тонкая, почти прозрачная, она стояла у окна…
Солнце просвечивало сквозь нее и слепило глаза. Я завязывал галстук и думал о том, что, наверное, именно в такие минуты, когда любовный пыл сменяется легкостью и нежностью, а солнце делает любимую женщину святой, великие художники брались за кисть и создавали свои великие полотна.
Я очень не хотел уходить, но обеденный перерыв заканчивался, деловые встречи отменить было нельзя (тем более что по их результатам предстояло отчитаться перед директором), а соседка Лели скоро должна была вернуться после дежурства.
Лёля, моя желанная Лёля, снимала комнату в двушке недалеко от центра. Ее соседка Тося (она занимала вторую, большую, комнату) была медсестрой в известной (дорогой) клинике, где периодически дежурила.
Лёля обняла меня, и я утонул в ее запахе. Захотелось подхватить ее на руки и унести отсюда, из этой зачуханной «хрущевки» в светлую НАШУ квартиру, где повсюду будут стоять цветы и звучать музыка нашей любви…
Мы были знакомы целых пять месяцев, и я был уже готов к этому. Тем более что Тося могла заявиться домой то с санитаром из их клиники, то с водителем и развлекаться, не обращая внимания на то, что за стеной соседка, которой это совсем не нравится!
Моя Леля вообще была на редкость для нашего времени не испорченной и серьезной девушкой. Она терпеть не могла Тосиных выходок и особенно возмущалась, когда та затащила к себе в комнату сантехника и два часа не выпускала его. Правда, краны с тех пор у них работали исправно, а в туалете появился новый унитаз.
