Я поцеловал мое солнышко и побежал. Дверь из квартиры, дверь из тамбура, лифт (двадцать секунд на восемь этажей), четыре ступеньки вниз, две подъездных двери (на входной кнопка от домофона), и я на улице. Любимая «Тойота Камри» быстро домчала меня в офис клиента, и я был в приемной за минуту до назначенного времени.
Я хорошо умею делать свою работу. Именно поэтому я подал в банк документы на оформление ипотеки и даже был в НАШЕЙ квартире – она оказалась именно такой, какой я ее представлял.
Я очень хорошо умею делать свою работу! Два часа переговоров, аргументов, увещеваний, обещаний, и – победа, которая еще на один шаг приблизила меня к НАШЕЙ мечте.
Когда я вышел на улицу гордый собой, то с досадой обнаружил, что забыл свой телефон у Лёли. Подумав, что победителей не судят, я решил перенести еще две встречи на завтра, рвануть к ней, а директору доложить о победе, промолчав о несостоявшихся встречах.
Около Лёлиного дома стояла оранжевая «Ока» с надписью «Пицца», а на лавочке у подъезда сидел разносчик в оранжевой куртке и оранжевой бейсболке.
– Братан, закурить есть? – спросил он меня и посмотрел каким-то ошалевшим взглядом.
– Не, не курю, «братан»! – ответил я спокойно, тоном давая понять, что он мне не ровня.
– И я не курю! – Он вздохнул и зажмурился. – Но после такого закуришь!
Что-то заставило присесть меня рядом и спросить:
– Ну, и что за фигня?
Тут пацана как прорвало. Он, сам шалея от своих слов и, видимо, заново переживая случившееся, рассказал, как привез пиццу, как девушка, которая открыла дверь, была в халате «прям на голое тело», как она втащила его в свою комнату и «такое творила, братан, такие хали-гали, улёт», ну и т. д.
– А ты, братан, не на восьмом этаже, случаем, был? – спросил я, когда «пиццерист» остановился, чтобы перевести дух.
– Голимо, на восьмом! – выдохнул тот. – А ты, брат, не к ней, случайно?
– Тося телку зовут?! – жестко спросил я, бледнея.
– Ага, – прошептал бедняга, предполагая, что попал в «непонятку».
Я побежал. Код на домофоне, две подъездных двери, четыре ступеньки вверх, лифт (двадцать секунд на восемь этажей), звонок в тамбурную дверь.
– Это ты, милый? – радостно обняла меня Лёля.
– Где Тося?! – взорвался я, пинком открывая дверь в комнату соседки.
– Где эта охреневшая сучка?! – вот я на кухне, но Тоси нет и на кухне.
– Ты что, милый? – осуждающе спросила Лёля, – Кричишь и вообще… Тося осталась до вечера в клинике! – Леля улыбнулась и обняла меня. – Хочешь кусочек пиццы? – прошептала она, чуть укусила за ухо и сделала два шага назад.
Я зажмурился и затряс головой.
Когда я открыл глаза, она стояла у окна.
Легкая, почти прозрачная…
Идиот
Господи, ну что она нашла в этом идиоте?!
То, что он, повиливая бедрами, выпятив грудь, подняв подбородок и пощелкивая пальцами, начинал танцевать после второй рюмки?
То, что его «римский профиль» и прямой пробор делали его красивое и пустое лицо вожделенным для сопливых дурочек?
То, что он играл в хоккей и бухал, как опойка?
Может быть, то, что он был врачом и его нежные руки гинеколога проникали в самые сокровенные места запросто, как лучшие друзья?
Она – изысканная и утонченная, поэтичная и чистая, легкая и нежная.
Вокруг множество достойных и стремящихся, стремящихся и способных, способных и достойных…
Ну почему он?!
Он, который смотрел на каждую женщину, как на очередную пациентку.
Он, который не мог любить женщин без одежды. Он просил их не снимать платье и не смотреть на него.
Они же делали все, что он говорил, растворяясь в его голосе, отдаваясь опытным и властным рукам!
Может быть, его профессия подарила ему какие-то особенные знания?!
Она – трепетная и хрупкая, романтичная и невесомая, независимая и недосягаемая.
Когда я смотрю на них, то вспоминаю фильм «Даун Хаус». Этакий эпатаж Достоевского с Федором Бондарчуком в главной роли. Артхаус, мать его!
Герой Будрайтиса, посмотрев на героя Бондарчука, дал ему замечательную, на мой взгляд, характеристику. Она подходит как нельзя лучше и к тому, о ком я рассказываю.
Он громко говорил, громко смеялся, громко (и фальшиво) пел и думал, что этот мир создан только для него.
Может быть, потому что она выбрала его?
Так вот Будрайтис сказал гениально: «Сказочный долбоёб!»
Когда я видел ее, скользящую по коридору, гордую и неприступную, смелую до отчаяния и осторожную до идиотизма, то никак не мог представить его рядом с ней.
Но…
Было что-то неведомое, непонятное, недоступное, невероятное, нереальное.
Но было…
Один раз я видел, как она ударила его по лицу.
Она ударила его так, что я был бы счастлив, если бы мог быть на его месте.
Она была старше, но моложе. Хотя нет, если честно, он тоже был молодым.
Наверное, я просто завидовал…
Может быть, я просто мечтал?
Горка (фантазия на тему любви)
Ах, что за прелесть катание с горки!
Зимой. Не на ледянках, фанерках, картонках или промерзающей через пальто и теплые штаны попе, а на ногах.
Стоя! По-пацански! С девушкой под ручку и чтобы не упасть!
Горка была по дороге в школу. То есть, конечно, можно было ее обойти и прийти на уроки в приличном виде, а не сырым и с портфелем, полным снега. Но как же пройти мимо горки!
Настоящее, полное драматизма, действо начиналось вечером, часов в семь.
Уроки были сделаны, зимний вечер, подсвеченный уличными фонарями, создавал атмосферу дискотеки (о которой, кстати, тогда еще ничего не знали), и горка становилась центром притяжения.
Не торопясь и чуть косолапя, шел на тусовку (что это такое, я впервые услышал лет через двадцать) мой друг и одноклассник Миха Калядин. Уже в восьмом классе он был ростом метр восемьдесят, весил семьдесят пять килограммов, а его кулак был величиной с мою голову.
Может быть, мне так казалось? Наверное, казалось, потому что сам я, тщедушный и низкорослый, семенил тогда рядом, поглядывал на него снизу вверх, завидовал твердой и уверенной поступи, гордился нашей дружбой и ждал момента сопричастности.
Надо сказать, что в этой «ледовой феерии» мне была отведена совершенно определенная роль.
