Глава четвертая
Триумф
Выезжает в настроении таком прекрасном, точно наилучшим образом исполнил все возложенные на него поручения. Ни одна мысль о злостном пасквилянте Аткинсоне, превратившемся в Анжелуччи, более не тревожит его, провалился Аткинсон вместе с Анжелуччи в тартарары. Пьер Огюстен не преследует этого мнимого врага и очернителя королевской фамилии. Он не разыскивает его по всем направлениям. Он даже в Нюрнберг не заворачивает, чтобы в этой клоаке предательства обшарить все типографии и с поличным схватить наглеца, что настоятельно советовал сделать остолбеневшей Марии Терезии, из чего нельзя не заключить, что в этом умопомрачительном похождении именно Аткинсон, обернувшийся Анжелуччи, интересует его меньше всего.
Несколько омрачает его лишь неожиданность, которая подстерегает в богатом немецком городе Аугсбурге. Решившись заночевать в приличной гостинице, он прогуливается по чистеньким улицам перед сном, случайно набредает на открытый театр, покупает билет и к своему изумлению видит на сцене себя самого. Как ни мало он знает немецкий язык, он все-таки добивается толку. Выясняется. Что представляют драму «Клавиго», сочиненную никому не известным драмокропателем Иоганном Вольфгангом Гете по мотивам его испанской истории, им же самим вдохновенно рассказанной в первом мемуаре против проклятого Гезмана де Тюрна.
Благородное негодование потрясает его. Какой-то малоодаренный юнец посягает на его интимную жизнь! Выставляет его в смешном виде на сцену! Черт побери! К тому же этот Иоаганн Вольфганг напрочь лишен драматического таланта! Каков?!
Облегчив оскорбленную душу ругательствами, Пьер Огюстен отправляется далее. На душе по-прежнему ни облачка, ни ветерка. Подъезжая к Парижу, сияя от счастья при мысли о предстоящей встрече с друзьями, он сочиняет стишки и распевает их на расхожий мотив:
Всё тот же он – его дела неплохи,
Доволен он житьем-бытьем,
Пасхальным днем
Или постом,
Всё нипочем Веселому пройдохе;
Пусть будет солнце или мгла,
От вас – хула иль клевета,
Всё тот же он – его дела неплохи.
С этой песенкой появляется он у друзей, затем в парижских гостиных, и вскоре её распевает весь город, и его популярность до того велика, что песенка держится целую зиму. Генеральный откупщик, его старый друг Шарль Ленорман д’Этиоль, в своем роскошном особняке устраивает пышный прием в его честь, и он, чтобы сделать приятное гостям и хозяину, сочиняет веселый парад, в который вставляет несколько хвастливых куплетов, прославляющих его беспокойные подвиги, прежде всего его битву с Гезманом де Тюрном. В общем, гора спала с плеч, и он веселится вовсю.
Веселью способствуют прекрасные новости. Конечно, с мыслью о возвращении Шуазеля приходится, после Вены, расстаться. Однако Сартин становится-таки морским министром, то есть наконец получает в свое управление все колониальные владения Франции и всю морскую торговлю, а также большое влияние на формирование бюджета страны, знак почти неограниченного доверия со стороны короля, поскольку король, несколько разбираясь в механике, к флоту благоволит. Что такого рода благоволение значит для коммерсанта, который находится в приятельских отношениях и тайном политическом союзе с новым министром, не стоит и разъяснять.
Разумеется, первым по важности остается все-таки пост министра финансов, поскольку финансы есть первая власть в государстве, так что владеющий финансами владеет и властью, и тут Людовик ХV1 совершает неожиданный и далеко ведущий поступок, которого от него не ожидает никто. Эге, приходит многим на ум, да и самого инертного, самого слабовольного короля иногда возможно повернуть на хорошее, если, конечно, суметь.
Собственно, начинает эту кампанию король с пустяка: в честь восшествия на престол он удваивает содержание Марии Антуанетте. Решение более чем понятное, вполне в порядке вещей и сущий вздор в сравнении с расходами покойного деда на ненасытную мадам дю Барри. Вот только оказывается, что никакого содержания, ни прежнего, ни удвоенного, получить Марии Антуанетте нельзя. Мадам дю Барри хорошо потрудилась и в постели, и в казне короля. Казна короля опустела, как после нашествия варваров. К тому же, неприятная информация о финансах поступает с разных сторон. Налоги чрезмерны. Налоги не просто разоряют налогоплательщиков, на то они и налоги. Налоги уже подводят налогоплательщиков к последней черте. Кое-где в деревнях крестьяне добавляют в пищу траву. Кое-где нападают на государственные хранилища и растаскивают хлеб по домам. Кое-где врываются в судебные палаты и предают огню судебные иски, а вместе с ними те контрольные книги, в которых регистрируются бесчисленные повинности и поборы. Кое-где бунтуют рабочие городов. Королю разъясняют доходчиво, что если до сей поры веселый французский народ не восстал, так лишь потому, что не нашлось предводителя, не нашлось тех идеи, которые, соединясь, повели бы за собой оборванных и голодных. Уже, ваше величество, медлить нельзя. Необходимо навести порядок с налогами, навести порядок с финансами, навести порядок в судах, навести порядок в провинциях, поскольку каждый управитель провинции есть вор, который грабит свою провинцию безнаказанно и безотчетно.
К сожалению, нового короля, как и старого, мало беспокоит эта тревожная информация, несмотря на то, что она полностью соответствует действительному положению дел. Такие понятия, как крестьяне, рабочие, налоги, трава, примешанная в муку, провинции, Франция, в его королевском сознании либо слабо мерцают, либо отсутствуют вовсе. Лично его все эти странные, малоприятные вещи не касаются и не интересуют. Его личные потребности очень скромны и едва ли намного больше, чем потребности рабочего или крестьянина. Его беспокоит одно только удвоенное его повелением содержание Марии Антуанетты, перед которой он, всё ещё не решившийся на вздорную операцию, кругом виноват. Он растерян. Он не ведает, что ему предпринять. Каким-то образом его слуха достигает имя Тюрго. Говорят, что выдающийся финансист и что лучше Тюрго финансов не наладит никто. Раз так, именно Тюрго он назначает министром финансов, лишь бы Мария Антуанетта получала сполна свое содержание.
Виднейший теоретик новейшей системы экономических отношений, которая провозглашает свободу предпринимательства, свободу личности, свободу торговли и которая именуется физиократией, по этому случаю представляется королю. Как все теоретики, наивнейший человек, Тюрго провозглашает довольно возвышенно:
– Не в руки короля я отдаю себя, но в руки честного человека!
На что Людовик ХV1, не умеющий отвечать ни за то, что он делает, ни за то, что говорит, тоже не без пафоса молвит:
– И вы не будете обмануты!
Однако же составляет министра стоять перед ним, и министр, стоя столбом, разворачивает свой план оздоровления больных финансов страны, за последовательным исполнением которого непременно последует её процветание. Никаких займов! Никакого роста налогов! Ни малейшего расточительства! Напротив, строжайшая экономия как единственное средство стабилизации, а затем выхода из катастрофического экономического и финансового положения, в которое попала страна в результате того, что королевский двор позволял себе жить не по средствам. Никаких раздач и пожалований! Предупреждает при этом, что в Версале слишком много разного рода прихлебателей и хапуг, которые, как только он примется вводить режим экономии, кинутся на него подобно своре голодных волков и разорвут на клочки.
