Любой человек, своевременно ставший мужчиной, чувствует себя самоувереннее и крепче. Понятно, на Людовика ХV1, напрасно страдавшего в течение семи лет, постылых и мрачных, такое лекарство действует вдвое, втрое сильней. Он преображается, правда, на короткое время. Убежденный хорошо написанным мемуаром, ободренный американским успехом под Саратогой, он передает мистеру Франклину, что готов подписать с Соединенными Штатами договор о торговле и дружбе, и незадачливый дипломат одним упорным сиденьем в Париже на французские деньги достигает того, ради чего Пьер Огюстен сжигает уйму энергии.
Теперь, когда решение принято, и Людовик ХV1, и Вержен, и тем более неуживчивый мистер Франклин отодвигают в сторону романтического испанца, если не вовсе забывают о нем. Переговоры ведутся стремительно. Шестого февраля 1778 года, спустя всего полтора месяца после согласия короля, Жерар, помощник Вержена, от имени Франции, мистеры Франклин, Сайлас Дин и Артур Ли от имени соединенных Штатов подписывают торговый и союзный договор, по которому Франция берет на себя обязательство вступить в войну против Англии.
Договор, понятное дело, секретный, но даже если бы его ошеломляющий текст был расклеен на всех афишных тумбах Парижа, пожалуй, Париж не обратил бы на него никакого внимания. Париж ликует и сходит с ума. Париж получает куда более важное сообщение: четвертого февраля великий Вольтер покидает свое уединенье в Ферне и направляется в столицу Французского королевства, въезд в которую был для него закрыт столько лет. Почта скачет впереди фернейского патриарха. Каждый его шаг, каждое его слово передают корреспонденции и частные письма. Становится известным его очередное крылатое слово: когда на границе служитель таможни вопрошает знаменитейшего философа, драматурга, памфлетиста, повествователя, защитника справедливости, не везет ли мсье какой-нибудь контрабанды, до костей иссохший старик улыбается своей неповторимой, своей великолепной улыбкой и произносит чуть слышно, но на весь мир:
– Контрабанда – это я сам.
На шестой день он въезжает в Париж, в старомодной колымаге синего цвета, украшенной серебристыми звездами. Он в черном не напудренном парике с длиннейшими локонами, в красной шляпе, отороченной мехом, в красном камзоле, отделанном горностаем, ссохшийся, сгорбленный, с неизменно сияющими глазами и со своим неотразимым контрабандным умом. Он поселяется на улице Бон.
Ещё четыре года назад, едва вступив на престол, король Людовик ХV1 подписывает секретное распоряжение всего лишь о том, чтобы после кончины этого контрабандного человека все его сочинения были без промедления конфискованы и представлены на просмотр, если неудобный старик посмеет появиться и уйти из жизни в Париже.
И вот этот неудобный старик появляется под восторженные клики толпы, и король дает распоряжение срочно проверить, не запрещал ли дед его неудобному старику въезд в страну и в столицу, чтобы, если, дай Бог, такая бумага окажется, тотчас возвратить вольнодумца в Ферне, а лучше и куда-нибудь подальше Ферне.
Усердные архивариусы не обнаруживают никакого письменного распоряжения. Как жаль, как жаль, и король Людовик ХV1, имеющий редкое счастье жить в эпоху Вольтера, постыдно молчит, старательно делая вид, будто вовсе не знает никакого Вольтера, а когда придворные кавалеры и дамы тревожат его шаткую совесть запросами, мямлит нехорошо:
– Мсье де Вольтер? Ах, да, я знаю, он в Париже, и без моего разрешения, представьте себе.
Между тем особняк на улице Бон находится точно в осаде. В первый же день через его гостиную проходит около трехсот посетителей, среди них композитор Глюк, английский посланник лорд Стормонт, мадам дю Барри и мистер Бенджамин Франклин. Все научные учреждения во главе с Академией направляют к нему свои делегации. Актеры Французской комедии жаждут видеть своего самого прославленного, самого любимого автора, чтобы посоветоваться с ним о распределении ролей в его последней трагедии. Он долго беседует с д’Аламбером, с Дидро. Он приглашает отставленного Тюрго и с первых же слов поражает его:
– Дайте мне поцеловать вашу руку, которая подписала спасенье народа!
К нему с почтением, с громкой хвалой является и Пьер Огюстен, а как же, иначе нельзя, он не может не поклониться этому удивительному борцу за свободу мысли и слова, и прославленный старец ему говорит, держа его крепкую руку в своих почти невесомых морщинистых дрожащих руках, обжигая горящими как угли глазами:
– Теперь вся моя надежда на вас.
Толпа заполняет всю улицу Бон. Стоит прославленному старцу выйти из дома, его приветствуют громкими кликами. По пути его следования народ битком набивается на тротуары, выплескивается на проезжую часть, громко выражает свое восхищение и в своем неподдельном восторге доходит иногда до того, что выпрягает его лошадей и в знак высшей признательности тащит на себе его тяжеловесную колымагу.
Тринадцатого марта, в самый разгар этих почти карнавальных торжеств, король Людовик ХV1 одобряет дипломатическую ноту, направляемую от его имени английскому кабинету:
«Франция недавно заключила с Союзом торговый и дружественный договор. Извещая об этом лондонский двор, французский король твердо убежден, что в Англии будут рассматривать это как новое доказательство постоянного и чистосердечного миролюбия его величества…»
Само собой разумеется, лондонский двор воспринимает полученную ноту как стыдливое объявление войны и отзывает своего посланника лорда Стормонта. Парижский двор, понятное дело, отвечает адекватными мерами. Ещё до этого формального обмена любезностями французы пускаются захватывать английские торговые корабли, что положено делать только тогда, когда военные действия уже начались. Англичане не заставляют себя долго ждать и не церемонятся с зазевавшимися французскими кораблями. Пушки ещё не палят, однако обе стороны обмениваются первыми пощечинами по национальной гордости и торговым интересам своего неприятеля. Корабли романтического испанца один за другим отправляются в Бостон, тогда как сам Пьер Огюстен в сопровождении вернейшего Гюдена де ла Бренельри мчится в Марсель, окончательно прекратив игривые игрища с огнедышащей мадам де Годвиль. Вы только представьте себе: вдруг, ни с того ни с сего, она заболела возмутительной глупостью – из презренной любовницы превратиться в уважаемую супругу!
Глава одиннадцатая
Снова суд
В Марселе Пьер Огюстен вертится как белка в колесе, что уже не может никого удивить, поскольку для него это, как видно, единственный способ существования. Он присутствует на торжественном посвящении Гюдена де ла Бренельри в члены Провансальской академии наук и искусств. В марсельском порту он снаряжает новые корабли, готовые доставить ценные грузы в Америку. В марсельском театре он добивается постановки «Цирюльника» и присутствует на его репетициях. Он развлекается где и с кем только можно, своей неиссякаемостью приводя в изумление своего простодушного спутника.
Между тем известия самого разного толка мчатся за ним по пятам. Восемнадцатого июня английская эскадра нападает на одинокий французский фрегат. Одинокий французский фрегат смело вступает в неравный бой с коварным врагом, удачным маневром топит одного англичанина и уходит от погони непобежденным. Первая победа! Первая победа! Она приводит французов в восторг, однако повергает в недоумение англичан, поскольку англичане не склонны сомневаться в непререкаемом превосходстве своего военного флота.
