На рассвете, только-только после утренней распевки муэдзинов, вдоль узких багдадских улочек танцующей походкой шёл молодой человек. Для жителя Востока он был слишком белокож и голубоглаз, а для скромной профессии грузчика чересчур беззаботен. Впрочем, принадлежность к «таскалям» угадывалась лишь благодаря широкому красному поясу, обмотанному вокруг талии несколько раз, да благодаря козьей шкуре, заменяющей набедренную повязку. Плечи молодца укрывал дорогой парчовый халат, а на голове красовалась богатая шёлковая чалма на манер индусской. Он шёл, явно красуясь, чуть-чуть навеселе и, отщёлкивая пальцами ритм, неспешно напевал:
– А девушка созрела-а и… ага!
Скажи Оболенскому, что он смешал в одно Земфиру и «Любэ», он бы, наверное, удивился. Просто потому, что толком не помнил ни то, ни другое… Уже на подходе к базару Лев играючи «увёл» с проезжавшей мимо арбы половину бараньей туши. Вино по дороге не попалось, а красть на самом базаре он не мог себе позволить, памятуя первую воровскую заповедь: «Не воруй там, где живёшь!» Ещё за добрый десяток шагов до лавки башмачника Ахмеда наш герой углядел две суетящиеся у входа фигуры. Ходжу Насреддина, в простом платье декханина, Лев узнал не сразу, а вот собственного ослика – в одну минуту. Рабинович, нетерпеливо перебирая мохнатыми ножками, сновал туда-сюда, кого-то пристально высматривая в толпе. Домулло так же нервно прохаживался у порога, привставал на цыпочки и прикрывал глаза от солнца. Оболенский с щемящей болью понял, что за него всё-таки волновались…
– Всем общий привет! Картина Репина «Не ждали»?
Ослик рванулся к хозяину, восторженно подняв хвост, и запрыгал вокруг Льва, как истосковавшаяся собачонка. Ходжа ойкнул, обозвал Оболенского «шайтаном бессовестным» и, протянув руки, обнял друга за плечи.
– Ой-ёй-ёй… больно! Ты полегче давай, у меня серьёзная рана в дельтовидной мышце.
– О аллах! Какой злодей посмел тебя ударить?
– А вот тот самый дедуленька, которому ты запродал меня на подневольные работы… И не ударил, а укусил!
– Не может быть…
– С меня – рассказ, с тебя – завтрак? – справедливо предложил Лев. Ходжа Насреддин согласно кивнул, подхватил украденное товарищем мясо и с поклоном пропустил его в лавку башмачника. Самого Ахмеда внутри не оказалось (он тайно сбывал всё наворованное добро, а если учесть, кому оно принадлежало, то дело было крайне рискованным). Хитромудрый Ходжа тоже с бараниной возиться не стал, а попросту обменял её в обжорных рядах на две больших миски плова, четыре сдобных лепёшки и переспелый гранат. Для начала Багдадский вор распахнул халат и продемонстрировал другу правое плечо, аккуратно перевязанное заботливой Джамилёй. В сущности, рана-то была пустяковая, но Ходжа смотрел на Оболенского как на человека, живым выбравшегося из бездонного желудка шайтана! Лев говорил долго и красочно, не упуская ни одной детали и придумывая десятки новых по ходу повествования. Он разыгрывал всю драму в лицах, то весьма реалистично изображая перепуганную девушку, то демонстрируя хук слева – хук справа, а уж кошмарную смерть старого гуля показал так, что хоть сейчас мог бы выступать с моноспектаклем на театральных подмостках Нью-Йорка и Парижа. Плов Ходжи Насреддина остыл и покрылся салом, он ни на мгновение не мог оторваться от захватывающего сюжета и только охал через каждую минуту: «Вай дод! Вай дод!! Вай дод!!!» Сам Оболенский о еде не забывал никогда и, отодвинув миску, смачно дожёвывал третью лепёшку, запивая её подслащённым зелёным чаем.
– Это самая чудесная история из всех, что я когда-либо слышал, а слышал я немало… Завтра же расскажу о ней караванщикам – пусть все семь пустынь дивятся твоей храбрости и силе!
– Не надо, не люблю дешевой популярности… – царственно отмахнулся Лев. – Знаем мы этих летописцев – такой отсебятины в текст насуют, мне потом хоть на улицу не выходи!
– Ладно, не буду.
– Нет, ну почему же?! Если ты в этих людях уверен, если наш престиж не пострадает, а число поклонников только увеличится – тогда действуй! Надо же и о положительном имидже думать хоть иногда… Как ты считаешь, а не наладить ли выпуск парадных тюбетеек с надписью по кругу: «Лев Оболенский – гроза вампиров!» арабской вязью с вышивкой?
– Нет, – подумав, решил Ходжа, – у нас такое не носят. И, поверь умному человеку, ни один правоверный в Багдаде не признается даже в малейшей симпатии к разыскиваемому преступнику. Твои тюбетейки просто не будут покупать.
– А если развернуть солидную рекламную кампанию: детям и военнослужащим скидка в десять процентов, оптовикам – до пятнадцати? – с надеждой протянул Оболенский, но под неумолимым взглядом друга сдался. – Ну и леший с ними, ограничимся караванщиками. Да, ты про плов забыл! Смотри, он уже весь инеем покрылся…
– Как сказал великий Хааддин:
Холодный плов – безвкусный плов,
Но не хули его!
Быть может,
Завтра в твой казан
Не бросят ничего…
– Что есть, то и будем кушать. А лепёшку положи, уважаемый, ты уже целых три сожрал и не лопнул!
– А ты у меня каждый кусок во рту считаешь, да? Чего экономить, мы же обеспеченные люди!
– Хм… – потупился домулло. – Я бы так не сказал…
– Не понял… Я собственными руками упёр почти всю казну городской стражи, полный мешок шехметовского добра, а ты намекаешь, что у нас нет денег?!
– Ва-а-х, зачем так обижаешь, а?! Есть у нас деньги! Вот, целых две… Нет, даже три таньга осталось!
На мгновение Оболенский ощутил лёгкое головокружение и почувствовал, что косеет. Беззаботный Ходжа нагло доедал холодный плов…
* * *
Наличие всего одной таньга приятнее отсутствия тысячи динаров.
Арабская политэкономия
– Ты вор!
– Я – вор?!
– Вор и растратчик! Где мои деньги, мафиози?!
– Какие деньги? Клянусь аллахом…
– Ты за одну ночь промотал всё моё состояние?!
– Наше состояние, почтеннейший…
– Ты за одну ночь промотал всё наше состояние?! Шайтан с ней, с твоей половиной, но как ты посмел покуситься на мою долю! Ты играл в карты, ходил в казино, поставил ва-банк на рулетку или спустил всё у игральных автоматов? А может, ты здесь оргию закатил на весь Багдад? Пригласил на мои законные таньга Таркана с балетом «Тодес», толпу гейш, путан и гурий (все в бикини и с коктейлями) и, всю ночь посасывая кальян, наслаждался танцем живота? Говори, проглот несчастный! – едва не задыхаясь от неуправляемой ярости, вопил Лев, сидя верхом на опрокинутом на гору починенной обуви Насреддине.
– Слушай, дорогой… а повтори, пожалуйста, как это я устроил себе такой праздник? Клянусь чалмой святого пророка Мухаммеда, это надо записать и обязательно повторить на днях!
– Ты будешь говорить или нет, транжира тюбетеистая?!
– Вах, я что, по-твоему, делаю? – утомлённо уточнил Ходжа, порываясь встать. Видимо, ему было неудобно лежать на старых чувяках прижатым в грудь коленом грозного Льва.
