– А… что?! Ты жива, о бесценный алмаз моего истосковавшегося сердца?! Подожди ещё немного, я совсем убью этих злодеев и припаду к твоим ногам.
– Дурак. – Госпожа Ирида говорила тихо, но твёрдо. – Оставь их в покое, они ни в чём не виноваты. У меня… большое горе…
– Но… они же… кто же тогда… – не вовремя упёрся переувлёкшийся башмачник. – Давай я всё-таки сначала их прибью! Аллах не осудит…
– Дурак, – ещё раз подтвердила девушка и села, держась обеими руками за подбородок. Встревоженный Ахмед бросился к ней, на ходу роняя палку. Побитые соучастники, морщась и почесываясь, пристроились рядом.
– Что же всё-таки случилось?
Вместо ответа могучая Ирида аль-Дюбина разразилась бурным детским плачем! Слёзы текли в три ручья, а рёв стоял такой, словно Сырдарья по весне, без предупреждения, вышла из берегов. Ни одного слова добиться было совершенно невозможно, хотя все трое мужчин утешали и успокаивали несчастную, как могли…
– Надо дать ей воды!
– Лучше вина.
– Воды! Много воды! Целый таз, и прямо на голову…
– Молчи, низкий растлитель и сын шайтана!
– А ещё можно её по щекам похлопать, женщинам это помогает.
– Э-э, а вдруг она сдачи даст?!
– Так надо быстро нахлестать, и по углам!
– Молчи, сын шайтана и низкий растлитель!
К сожалению, мужчины в действительности очень мало чего смыслят в деликатных вопросах приведения в норму особ слабого пола. Да и где она, эта норма, хотелось бы знать?! Женщины способны впасть в неуправляемую истерику по тысяче, зачастую абсолютно противоречащих друг другу, поводов и выбраться из этого состояния исключительно самостоятельно. Мы же, мужики, или опускаем руки перед бурными рыданиями, или сдаемся сразу, предлагая истекающей слезами возлюбленной всё, что угодно, – от мытья посуды до законной регистрации неформальных отношений! Хвала аллаху, в данном случае этого не потребовалось… Отревев своё, выпив две пиалы воды и полкумгана вина из горлышка (плюс осторожные похлопывания по щёчкам), внебрачная дочь визиря изложила наконец суть проблемы. Оказывается, у неё всего лишь похитили сестру. Причём не кто-нибудь, а личная стража самого эмира. И не забавы ради, а для уплотнения гарема. Было бы, как говорится, ради чего огород городить! Рыженькой танцовщице несказанно повезло – её красоту отметили в самых верхах, а спорить с властью, установленной Шариатом, не только глупо, но и безнравственно. Маленькая Епифенди просто не сразу осознала глубину собственного счастья, как последняя дура зачем-то кричала и вырывалась. Свято блюдущая её безопасность старшая сестра немедленно полезла заступаться, за что и получила своё, хотя дралась как львица. Но… дело житейское, всё устроится, успокоится, и вообще есть вещи, против которых по жизни не попрёшь, а значит… Вот где-то тут сладкие речи Ахмеда, мягко утешающего побитую воительницу, резко обрываются. Он вклинился в рассказ подруги ближе к финалу и не сумел донести до неё свою концепцию «невмешательства» в любовные дела эмира. Аль-Дюбина молча хряпнула его ладонью по макушке, и возлюбленный на время затих. Гневные глаза, словно пылающие угли, уставились на Оболенского…
– Помоги мне!
– В каком смысле? – Лев прекрасно понимал, чего от него ждут, но добровольно записываться в герои-смертники всё-таки не особенно жаждал. – Я не танкист и не командир ракетной установки. Дворец эмира нельзя взять штурмом… Честно говоря, я его сам-то толком не видел, но почему-то уверен, что нельзя.
– И не надо. Укради её!
– Украсть?! Пардон, мадам, я не чеченский террорист и не ворую женщин. Тем более из гарема… – На этом волшебном слове Оболенский споткнулся. Гарем! Столько образов, мечтаний, полётов безудержной фантазии и вдохновения… Гарем! Необременительно одетые одалиски, скучающие без мужской ласки девушки, легко подкупающиеся евнухи и – аромат любви… Гарем! Пальмы в кадках, мраморные фонтаны, золотые рыбки, сладкое вино, щербет и дурманные восточные ночи…
– Гарем? Это существенно меняет дело. Думаю, мы договоримся, только давайте поподробнее.
– Лёва-джан…
– Не надо, Ходжа, не вмешивайся.
– Вай мэ, Лёвушка, если я тебя невольно обидел – прости, ради аллаха! Но хоть на минуту внемли голосу мудрости и шёпоту осторожности…
– Я уплачу вам обоим! – торжественно заявила успокаивающаяся девица, и в её голосе было столько силы и мольбы, что домулло дрогнул. – У меня есть серьги и ожерелья, а из даурских гор мне привезли кольцо с огромным камнем. Вам дадут за него не меньше тысячи динаров – но верните назад мою возлюбленную сестру!
Лев Оболенский, Ахмед-башмачник, страдающая Ирида аль-Дюбина и даже вездесущий ослик смотрели на Ходжу, как на лицо, облеченное правом высшего решения. Как он скажет – так и будет! О, достопочтеннейшему Насреддину, конечно, было что сказать… Он раза три или четыре открывал рот, твёрдо вознамерившись обрушить на безумцев монументальную плиту неумолимой логики. Ибо поставленная задача была совершенно нереальна при взгляде на неё с любой точки зрения, и даже его зарождающиеся чувства к рыженькой танцовщице мгновенно охладевали, едва домулло вспоминал, из чьих рук её надо вытащить. А если ещё точнее, то из чьей постели… У эмира можно попытаться украсть многое, но это чревато, так как обворованный эмир страшен в гневе. А если кража оскорбляет собственнические инстинкты человека, то что же будет, если владыку Багдада оскорбят ещё и как мужчину?! Одни мысли на эту тему вызывали спазм горла и холодный застой крови… Особо суицидного желания закончить жизнь молодым и красивым Насреддин никогда не испытывал. Более того, он всерьёз намеревался дожить до ста лет, понастроив домов, понавыращивав сыновей и понарассаживав деревья. Таким образом, вся его разносторонняя натура категорически противилась любым рискованным мероприятиям, но одна маленькая, робкая и всё-таки настырная мыслишка билась где-то в подсознании, заставляя болезненно щурить глаза. Мысль о том, что он всё равно пойдёт и поможет этому ненормальному Багдадскому вору (порази шайтан его в поясницу!) украсть у великого эмира его новую наложницу. Теперь Ходжа понимал это кристально ясно…
– Будь по-вашему, о преступные умы, разрушающие в душах правоверных само понятие Закона и Правопорядка! Никому не дозволено безнаказанно нарушать установления Шариата! Ибо за такой великий грех нам нечем будет оправдаться перед Создателем, когда Азраил представит нас на суровый суд небес. Ради чего правоверный может пойти против воли эмира? Ну, разве что… ради денег. Ради горсти презренных золотых динаров, ради пропитания бренного тела и укрывания его от зноя, пыли и ветра – я готов пойти на столь ужасающий проступок, противный сердцу истинного мусульманина! Аллах всё равно не простит, но хотя бы поймёт… И не благодарите меня, ибо меньшим злом я искупаю зло большее! Я иду на поводу у вас, забывших честь и стыд, только из-за…
Проникновенная до колик, самозабвенная речь Ходжи оборвалась, когда он наконец пошире раскрыл глаза. Оказалось, что весь ораторский дар пропал впустую – его никто не слушал. Даже Рабинович! Все участники описываемых событий давно сгрудились в противоположном углу, тихо, по-деловому обсуждая детали предстоящей операции. Домулло почувствовал себя идиотом… К тому же – лишним. После секундного размышления он решительно шагнул вперёд и, растолкав всех, потребовал полного введения его во все нюансы плана. Как равноправного соучастника, разумеется…
