– Хайям ибн Омар?! – От изумления эмир даже вскочил на ноги, раскидав во все стороны вышитые подушки. – Неужели нам удалось наконец поймать этого старого развратника, чьи бесстыжие стихи губят нравственность и веру в молодых, неокрепших сердцах…
– Воистину так, о сиятельный!
Царедворцы шумно поздравляли друг друга с успехом, Лев и Ходжа молча выпялились на счастливого стражника, не в силах поверить, что всё, сказанное им, правда. Может быть, охрана ошиблась? Может быть, это вообще совсем другой старик? Ведь дедушка Хайям давно должен был загорать на курорте, спокойненько передоверив весь план посрамления эмира своему великовозрастному внуку… И ведь нельзя сказать, что Оболенский с задачей не справился. Он изо всех сил старался выделиться, и уж действительно только что не женил эмира на себе. Не успел, если быть объективным…
– Все на площадь! Привести в порядок место казни. Собрать весь Багдад, пусть люди видят, чья твёрдая рука защищает законную власть и порядок! Позовите палача, пусть возьмёт самый большой ятаган…
Свора прихлебателей, кланяясь, бросилась к выходу. О «бедном купце» с нескладной «дочерью» все разом подзабыли. Кто бы поспорил – грядущее зрелище было куда интереснее традиционной свадьбы. Причём свадеб-то уж всегда и везде полно, а по Шариату всё это делается очень просто. У молодых выясняют их обоюдное согласие, читают над ними Коран, и… всё, хвала аллаху – они уже муж и жена.
– Я так понял, братан, свадьбы не будет?
– Если не поспешим, Лёва-джан, то будут похороны.
– Селимушка, погоди! Не бросай свою суженую! Куда пошёл, стой, тебе говорят! Сто-о-й! Ходжа, за мной! Мы всё равно его поймаем…
* * *
Обижающий поэта упрекнёт и Аллаха…
Догмат Корана
Экстренный выезд Селима ибн Гаруна аль-Рашида был обставлен с надлежащей помпой и двинулся за ворота примерно через час. Понятное дело, надо же было одеться соответственно случаю, подготовить лошадей, снарядить повозки, выстроить стражу, эскорт, конвой, перекусить перед выходом… Час – это ещё рекордная скорость, в обычном режиме парадный выезд властителя готовится за неделю вперёд. Если бы там и преступников ловили такими же темпами, волна бандитизма захлестнула бы Багдад в течение месяца… Лев и Ходжа тоже зря времени не теряли, перехватив того самого молодца, что докладывался эмиру. Парень впал в болезненную «звёздность», высокомерно отказываясь отвечать на вежливые вопросы «какого-то там старого купца»… Оболенскому пришлось брать проблему в свои руки: после выкручивания запястья и двух омоновских пинков по почкам стражник раскололся. Не осуждайте моего друга, в иной ситуации он бы не распускал кулаки, но сейчас на карту была поставлена жизнь его деда! Оказалось, что Хайям ибн Омар практически сам сдал себя в руки городской охранки. Старый пьяница, будучи абсолютно трезвым, подошёл к двум стражникам, осуществляющим дневной обход базарной площади, и прямо спросил у них: где его внук, Багдадский вор – Лев Оболенский? Те, естественно, радостно ответили, что уже на небесах! Старик охнул, начал рвать на себе одежду, бить себя кулаками в грудь и всячески поносить благочестивое правление эмира. На том его, собственно, и повязали… Стража утверждала, будто бы Хайям оказал сопротивление, даже кого-то там ударил. Скорее всего, это была грязная ложь, грубо сляпанная в надежде на большую награду за задержание «особо опасного преступника». Сверх этого никакой полезной информации выбить не удалось. Молодого стражника отпустили, он вроде бы побежал кому-то жаловаться, но передумал. Оно и правильно, стыдно признаваться, что тебя побила девушка… почти двухметровая… с косой саженью в плечах.
Однако после выяснения сути дела нашим героям легче ничуть не стало. То есть разумного плана спасения старого Хайяма ибн Омара ни у кого не было. На площадь они попали вместе со всем эмирским парадом (выкинув из второй повозки двух каких-то особенно визгливых царедворцев). А народу вокруг видимо-невидимо! Вся площадь от края и до края волновалась многоцветным ковром, словно поле пшеницы, где каждый колосок был живым человеком. Кто-то что-то кричал, размахивал руками и ощущал себя незыблемой частичкой того огромного тысячеликого организма, носящего красивое и вольное имя – народ! Весь Багдад, от старого до малого, собрался по зову глашатаев, и никто на свете не мог бы сейчас сказать, что его переполняет: радость или горе, слёзы или смех, гнев или печаль? Лица людей были суровыми и напряженными. Если эмир рассчитывал казнью пожилого человека укрепить свой престиж, демонстрируя, каким образом можно заботиться о нравственности молодёжи… либо он не знал свой народ, либо не уважал его. Толпа способна качнуться в любую сторону – построить храм и разнести город. Но народ – не толпа, и уж тем более не быдло. Старого поэта многие знали, его стихи гуляли по рукам и заучивались наизусть, передаваясь из уст в уста. Чтобы убить человека, прежде надо убить его славу! Эмир этого не учёл…
Одной стороной базарная площадь прилегала к крепостной стене, в тени которой был установлен большой помост с чёрной плахой посередине. Ближе к стене на помосте высились ряды скамей наподобие амфитеатра. В центре, под балдахином, уже устанавливали переносной трон для правителя. Пленника держали в небольшом караульном помещении у той же стены. Больше половины шехметовской стражи стояло здесь боевым порядком с обнажёнными ятаганами. Перед эскортом эмира народ послушно разошёлся в стороны, давая место для прохода. Селим ибн Гарун аль-Рашид прогарцевал на редком андалузском жеребце иссиня-чёрной масти, приветливо помахивая плетью направо-налево. Багдад встретил его молчаливыми поклонами. Оваций не было, приветственные крики изображала исключительно стража. Помост окружили тройным кольцом всадников, а места вокруг эмира быстро разобрали шустрые придворные. Седобородый купец с наглой дочерью бесцеремонно уселись в первом ряду и даже цыкнули на помощника визиря, пытавшегося их оттуда согнать. Под барабанный бой и рёв длинных труб на «ковёр крови» был выведен злостный нарушитель нравственности – поэт, пьяница и вор Хайям ибн Омар. Вся площадь невольно зароптала, видя перед собой высохшего старика в поношенном халате и застиранной чалме. Но дух его не был сломлен, глаза горели обжигающим пламенем, а в поступи чувствовалось врождённое величие образованного человека. Такого можно казнить, но нельзя заставить служить власти… Эмир милостиво качнул пальчиком, и подобострастный казий бросился изображать мирового судью:
– О великий владыка Багдада, и вы все, правоверные мусульмане, внемлите мне, ибо тяжек грех человека, стоящего передо мной, и горько мне видеть бездну его падения. Дожив до седых волос, он презрел мудрость аксакалов и толкнул своими грязными рубаи десятки доверчивых юношей на стезю порока! Я не хочу обвинять его, хотя Коран учит нас говорить правду в лицо, ибо только так мы можем спасти сбившегося с истинного пути мусульманина. Мне достаточно лишь громко прочитать эти бесстыжие строки, и тогда каждому из вас станет ясно, за что будет наказан этот человек. Мы скорбим о нём! Мы оплакиваем его, ибо демоны Зла заберут его душу, навеки лишая её возможности услышать пение райских гурий! Итак, Хайям ибн Омар, признаёшь ли ты за собой написание стихов, прославляющих пьянство:
