Он чмокнул девушку в пухлую щеку и плюхнулся на стул у кухонной стойки. Ирина сложила оладьи стопкой и присыпала сахаром. На масленой корячей поверхности он вкусно запах.
Георгию не в новинку было то, что случайные подруги готовят ему по утрам. Это было чем-то в виде рекламного ролика их хозяйственности. Так что слагать дифирамбы девушке. Как великой кулинарке, он не стал, просто радостно зажевал приготовленное, запивая кофе.
Сам того не желая, думал он о том, где еще можно спрятать небольшой клочок бумаги? Уничтожить его Пашка-Красавчик не мог: все же это было единственное доказательство того, что Нана сама его заманила обманом к себе в спальню. Вдруг бы все же открылось, что кастрировала гражданская жена босса именно его.
Девушка что-то все время говорила журчащим голоском про то, что не могла с утра найти продукты для завтрака, не стала искать, где что лежит в чужом доме.
– Да, искать. – рассеяно покачал головой Гия, тут же подумав, что надо обшарить кухню, высыпать из банок все крупы, чай, кофе, заглянуть под специи ножей и вилок.
– Ответь мне, не думая долго, куда бы ты спрятала важную записку, чтобы ее никто не нашел.
Что касается меня, то я все сую в карман и забываю переложить. Но вообще, чтобы спрятать, надо сделать тайник. На удивление умно ответила Ира. Она понимала, что Георгий не нашел то, что искал, и по-прежнему думает об этом.
– Молодец! – соскочил Гия со стула. – В кармане записка могла так и остаться, ведь, получив, он сунул ее второпях в карман брюк.
И, ничего не объясняя Ирине, Георгий помчался в гардеробную Павла. И быстро нашел там единственные штаны, которые валялись мятыми и заскорузлыми от сухой крови в углу, задвинутом коробкой из-под ботинок. В кармане он и нашел записку Наны к Павлу. Да, видно, «пиковая дама» была влюблена, как кошка, а Павел к ней не пылал, раз пришлось идти на такие ухищрения.
Это бы опозорило Иллариона не только, как рогоносца, но и как стратега группировки: он же не заподозрил Нану в том, что она не оскопила насильника, а отомстила тому, кто не хотел посягать на его собственность. И прав был Пашка – чтобы этого избежать, Илларион убил бы обоих участников инцидента.
Теперь предстояло решить, показывать ли записку Наны шефу?
С одной стороны, Гия бы продемонстрировал, что не зря зарплату получает и раскрыл злые умыслы сожительницы шефа, купив у Софьи квартиру. Это объяснило бы и побег коварной Наны, понявшей, что записка может быть обнаружена начальником охраны в доме Павла.
А с другой стороны – прочтя записку, Илларион мог отправить Гию лично удить Нану, поскольку никого больше не стал бы посвящать в такое интимное дело. А Гие не хотелось лишней крови: сбежала Нана – и ладно. Предлог придумала благовидный, для мужчины комплиментарный. Вот только Илларион не может не понять, что не та она женщина, которая «уступила» бы своего мужа другой.
В комнату вошла Ирина и стала раздеваться.
– Как чудесно пахнут твои пиджаки, сказала она, натягивая один из гардероба покойного Пашки на голое тело. – Будто ты меня обнял.
– Ты же говорила, что никогда с мужчиной не была, – искренне поразился Гия.
– Не была. Но очень этого хотела, – заалев лицом сообщила девушка.
Что еще оставалось мужчине, как не запустить руки под пиджак и стиснуть увесистую, тугую и мясистую Ирину в своих натренированных объятиях и повести ее в сторону спальни, чтобы впервые в жизни нежно и неторопливо лишить кого-то девственности.
От чувства ответственности ли, или же от того, что он не любил полных женщин, получалось у него не совсем, не хватало твердости и напора, нужного, чтобы пробить небольшой кусочек кожи. Но стоило ему осознать, что именно в этой спальне, на этой кровати Софью лишали девственности розочкой из бутылки шампанского Пвел с его матерь, стоило представить это чудесное тело, это испуганное лицо девушки Сони, как все у него получилось.
– Как было хорошо! Я всегда берегла себя для того, кого полюблю! Ты …теперь на мне женишься, – с робкой надеждой спросила Ира, когда все получилось и она даже поплакала не то от боли, не то от того, что отдалась не тому. Ее Ангел скривил лицо от такой фальши в голосу и от того, что мысли у нее были совсем другого свойства:
– Теперь хоть не выгонит, можно жить в центре и не платить.
Это не те мысли, которые внушал ей Хранитель, он трубил ей в ухо, что невооруженным взглядом видно, что мужчина равнодушный и жестокий. Что даже того, что от проституток ему от девушки не надо, что она ширма для подлинных мотивов поступка – покупки квартиры. Но даже понимая все это, девушка тело выложила на продажу.
Гия тоже почувствовал приторное переигрывание в этой якобы любовной сцене. И с тоской подумал, как же теперь снять с себя ответственность за ее дальнейшую судьбу.
– Нет, я на тебе не женюсь. Но выдам тебя за богатого.
Ира обиженно отвернулась. А потом подумала: не этого ли она как раз и хотела, отправляясь покорять столицу. И решила не конфликтовать с этим явно опасным мужиком.
Клод и Софии вышли на кухню. Там уже плясал на коленях у бабушки измазанный яблочным пбре с ног до головы голый малыш.
Увидев Соню, он потянулся к ней. И Роберта едва успела стереть с пуза и шеи шаловливого крохи брызги пюре, потреблению которого малыш сопротивлялся. Оказавшись на руках у Сони, Фрэди что-то пропел на своем личном языке. И ткнул женщину пальчиком в глаз с вопросительным выражением лица.
– Да, я рада тебя видеть, Фредик. Я – твоя мама. Скажи: «мама».
Фреди ткнул в глаз себя, – и произнес, будто представился: «Фр-р».
– Вот и поговорили. Папа хочет тебя обнять, – Соня протянула младенца Клоду. И тот стал подкидывать мальчишку вверх на руках к неописуемому восторгу малыша. И тот дал струю в сторону папы.
– Это к счастью, – заверила сына Роберта.
– Все, что он делает – к моему счастью, даже не сомневаюсь, – ответил Клод матери. – Мы сейчас хотим перекусить и съездить на океан. Вы не против.
– Только малыша оставьте мне, – тревожно попросила Роберта. Ее муж – отец Клода, – хмуро глянул на нее.
– У бабушки прямо-таки «фрэдимания». Может в отсутствие «наркотика» начаться ломка.
Он пошутил. Но в шутке этой была, как видели Ангелы, только доля шутки. Роберта тревожила явная зацикленность бабушки на внуке. Вырастит его избалованным донельзя! Но он и сам не мог сопротивляться обаянию этой почти беззубой улыбки и не умиляться ямочкам на щеках-яблочках. Если Фрэди увезут, то оба они осиротеют.
Океан поразил Соню ежесекундной своей неповторимостью и абсолютной необозримостью. Они стояли на обрыве над этой многоцветной бездной, ежеминутно меняющей цвет и направления движения перетекания светло зеленого в голубовато-синее, оттуда в фиолетовые размывы. Калейдоскоп красок – так принято говорить о пучине морской. Во всяком случае, если смотреть на океан с большой высоты, то все время кажется, что из под толщи воды проглядывают какие-то лица, очертания фигур, некие размываемые пейзажи., которые разглядеть невозможно, тем более запомнить. Будто идет некий химический процесс зарождения чего-то там, на дне, чего-то тайного, сакрального, запретного.
