На первый взгляд, это не могло не ударить рикошетом по детской психике. Как ни крути, ребенок отсталый в развитии, пусть только физическом, с умственным, по счастью, – дай бог каждому. В детском саду еще, куда ни шло, а школьные годы начались с тягостных насмешек и даже побоев украдкой со стороны первоклашек-однокашников. Убежать от них у Алеши даже в самые критические моменты не получалось, да и не могло получиться: короткие толстые ножки, смешная косолапость, далеко не уйти. Зато весьма скоро он научился драться, и основательно. К чести его, уже тогда безупречной, должно признать – Алеша Дурново никогда не бил врага ниже пояса, хотя естественно бы для его роста было целить именно в этот район. Кулаками и ногами остервенело лупил в живот, по коленкам и под коленки, метко и болезненно, он сатанел в драке, потому его довольно быстро зауважали и оставили в относительном покое. Насмешки, пожалуйста, он готов был сносить, но рукоприкладство – шалишь. Правда, и насмешки он догадливо вскоре обратил в свою пользу, Алеша, как многие дети-инвалиды с полноценным интеллектом, обладал изрядной сообразительностью и повышенным инстинктивным чутьем. Он вскоре понял, что самая слабая его сторона может обратиться в самую сильную, если правильно взяться за дело. Алеша взялся правильно. Он добровольно сотворил из себя шута. Острого на язык, язвительного на сравнения, обличительно-праведного, бесстрашно-непочтительного. А главное, шутки его действительно были ураганно смешны. Настолько, что прощали ему даже учителя, и притом без скидки на его очевидное уродство.
Но десятилетку закончить ему не позволили. Была в то время такая практика. Отчасти и вынужденная: советская школа – учреждение бесплатное, тем не менее, средства у государства не безразмерные. К тому же, острая нехватка рабочего класса, а чиновной, кое-как дипломированной интеллигенции, напротив, избыток. Потому поступали стыдливо и напрямик, особенно с едва успевающими троечниками, которые самонадеянно желали остаться на полный образовательный курс: отказать в дальнейшем обучении никому не имели права, но вызывали родителей к директору и там объявляли. Нам вы здесь не нужны. Или переводитесь в иное место, или – вот вам документы на руки, отличная характеристика, если решите – порекомендуем хорошее ПТУ. Бывало папы-мамы шли в отказ, что случалось сравнительно редко, тогда открытым текстом оглашали приговор: в нашей школе жизни все равно не будет, не дадим, так стоит ли мыкаться еще два года, ради чего? С «неудами» в приличный техникум или институт все одно не возьмут, а так к восемнадцати годам уже специальность и верный кусок хлеба. Многие даже благодарили за добрый совет. Он и в действительности зачастую был добрым. Хотя и не в случае Алеши Дурново. Жаль, очень жаль, толковый парнишка. Толстая директриса чуть-чуть платочком промокнула виртуозно накрашенный, черненный глаз. Вздохнула. Только и вы нас поймите. С нас же спросят. Дальше пошла набившая и наевшая оскомину присказка про белого бычка: впустую потраченные два года – а как же, сыночка вашего даже в пресловутое ПТУ не возьмут. Даже с отличным аттестатом, нам не жалко, но что толку? Даже учеником на завод, чтобы поступить в ШРМ (вечерняя школа рабочей молодежи, если кто не знает). Не мы это придумали, ничего не поделаешь. С другой стороны, вам же не в армию. А куда? Ну, я не знаю. Куда-нибудь. Восьмиклассное свидетельство об окончании, две четверочки всего, желаю удачи. Адью!
Для Алеши это не явилось нежданным, коварным ударом, в отличие от расстроенных родителей он давно уже собрал нужные сведения и слухи, потому прекрасно представлял, что ждет его впереди. Ничего хорошего. Про себя и в идеале он мечтал сделаться знаменитым историком, знаменитым писателем – толкователем прошлого, знаменитым исследователем и знатоком музейных архивов, мечта, весьма странная для подростка. Заметьте, подростка из обычной, ничем не примечательной семьи, где с серьезной книгой не дружил никто; из периодических изданий, так разве, журнал «Здоровье» или «Советский экран», и то, взаймы у соседки-библиотекарши, самим дефицитную подписку было не достать. Эта-то соседка, Нина Фоминична, и привечала мальчика. В доме и даже в целом квартале ее в некотором смысле почитали за юродивую. Одинокая, несуразно одетая, городская сумасшедшая – вечные длинные в пол юбки, самопально пошитые из разноцветных ромбов и квадратов, на неприлично коротко остриженной голове подобие индийской чалмы – накрученный криво-косо невероятно древний, штопанный павловопосадский платок. К тому же, как раз Нина Фоминична была женщина тихо и регулярно пьющая, без закуски и без компании. Скромный ее бюджет абсолютно не позволял излишеств. Как они с Алешей нашли друг друга? Ничего удивительного. У Нины Фоминичны была потребность в общении хоть с кем-нибудь, лишь бы живое существо. У мальчика-карлика – непреодолимая страсть к чтению, без разбора, годилось любое печатное слово, и потому нуждался он в руководителе. Пьянчужка-библиотекарша давала ему на дом книги под честное слово без всякого абонемента, и надо признать, ни одну из них Алеша не зажал и не потерял, сколь бы привлекательны и любимы они не были. И все же, почему история? Почему не путешествия, не приключения, не фантастические мироописания? Алеша не знал и сам. К тому же, не все подряд исторические периоды были ему интересны. Его занимала особенно литература восемнадцатого века, а уж от изложения событий французской революции он вообще никак не мог оторваться – Манфред и Тьер стали его богами. Выпросив у Нины Фоминичны под клятвенную присягу самоучитель французского языка, на полный табельный год (в школе талдычили скучный английский, его Алеша постиг уже к концу пятого класса, чем изумил немало учительницу), мальчик засел за грамматику и произношение. И вот тут уж, к своему собственному изумлению, прошерстил пособие от корки до корки за считанные недели, никакой год ему не понадобился. Потому что, ему казалось, он и так все это знал. Может, слышал и видел во сне. Может, у него сверхспособности к обучению языкам. Вот и английский дался легко, хотя и не так, но это ведь был первый иностранный диалект, дальше больше. Однако дальше и больше дело не пошло. На испанском и немецком, которые вроде бы априори тоже узнавал, Алеша завяз, приуныл и заленился. Видно, сверхспособности на том кончились. Зато по-французски он готов был лопотать в любое время дня и ночи, охотнее, чем на родном русском, ему временами становилось и досадно, что приходится коверкать речь, переходя на общепринятое, центрально-российское произношение. Впрочем, его французские успехи оставались занятным казусом, и только. Родители сочувствовали ему, мама плакала, плакала сестра, сокрушенно оглаживал лихие кавалеристские усы отец. Что они могли поделать? Одно единственное – изо всех сердечных сил любить своего сыночка, недоростка, недомерка, умничку, лапочку, золотко, и сетовать, как несправедлива к нему жизнь.
Алеше пришлось устраиваться дальше по собственному разумению. В его случае, выбор был невелик. Точнее сказать, такового вообще не было. Театр лилипутов «Магеллан», – причем выходил здесь кругосветный мореплаватель, оставалось загадкой квадратуры круга, – все же приличное, хотя и маловразумительное название, скрывавшее за своей вывеской полухамское, натурально эксплуататорское отношение хапуг-администраторов, счетоводов-чинуш, надзирающих худсоветов и различных культкомиссий. Скучно рассказывать. Разве отдельные детали, характеризующие исключительно самого юного Алексея Олеговича Дурново. Во-первых, он взял себе новое, сценическое имя-псевдоним, отныне и навек превратившее его в Ореста Бельведерова, по молочной молодости лет – героя-любовника на первых ролях. У него оказался несравненный талант к лицедейству. И к постановочно-драматургическому творчеству: наиболее удачные фарсы и скетчи принадлежали именно его перу, я сам удостоился прочесть один, сохранившийся одноактный водевиль «Вагоновожатый Мясоедов», прелестная вещица, знаете ли, о том, как…, прошу прощения, я уклонился в сторону несущественного. Итак, свои пьесы Орест Бельведеров писал, режиссировал, костюмировал, дирижировал собственноручно. Для театра он обернулся редкой находкой. Душа любой честной компании, чуждый естественной актерской зависти – завидовали в основном ему и не только собратья-лилипуты, вдобавок ко всему неудержимый дамский угодник. Весь без исключений «Магеллан» по сей день, наверное, помнит его ослепительную дуэль на тренировочных рапирах со вторым трагиком Казимиром Успенским, едва не стоившую последнему отрезанного уха. И ладно, если бы Орест спорил только из-за женщин своего круга! Он готов был добиваться расположения всякой понравившейся ему дамы или девицы, невзирая на препятствия в росте и возрасте. Насколько успешно, его устные мемуарные воспоминания скромно умалчивали, но надо полагать, что не всегда старания героя-любовника Бельведерова заканчивались неудачей. Возможно, более откровенны на сей счет оказались бы мемуары письменные: Орест, как бы ни был он занят, каждую неделю сочинял пространные послания близким, причем отдельно отцу, матери и даже сестре Валентине. И получал с такой же регулярностью в ответ ахи, охи, когда восхищенные, когда сочувственные – родные старательно копили на антресолях связки афиш с новым именем сына, выведенным гигантскими цветными буквами, гордились им неимоверно, хотя и не совали заслуженные лавры Алеши под нос злопыхателям, дабы не сглазить везение завистливым карканьем.
