Но встреча, подобная этой, невозможна, я заранее предугадывал. Если произойдет вдруг, то, скорее всего, она, отвернувшись с испугом и явным неудовольствием, поспешит пройти мимо. А я не остановлю ее. Или еще хуже. Лидка не отвернется и не поспешит, но посмотрит на меня и сквозь меня, как ни в чем не бывало, в полном сознании своей безнаказанности, или безнаказанности того «мертвого» человека, который стоит за ней. Мелкая сошка, думаешь, я смущена и раскаялась? Ничего подобного, накося-выкуси! У каждого свой интерес и своя струя. Неужели она такая? Я должен был узнать наверняка. Зачем? Чтобы жить дальше, иначе, без прилагающегося знания, разве есть у этого «дальше» смысл?
Тут только я сообразил. Какая там встреча! Мне из стационара, наверное, ни ногой, нельзя! Сидеть, подобно кукуху-подкидышу в сорочьем гнезде и не высовываться. Чтобы башку не отвертели. А Лидка сама ко мне не придет, тем более, сюда. И сердце мое упало. Что же, выходит, я больше ее не увижу? Никогда? Если я не заплакал, то не в силу собственной воли, а лишь потому, что вокруг меня была вода-не-вода, противная и тягучая, как стекло, уже остывшая и грязная порядком, она отколдовала меня от немужского чувственного проступка. Это было бы все равно, как зарыдать в рюмочной или в пивной, среди матерящейся шпаны и завсегдатаев-алкашей – атмосфера не благоприятствует; с точки зрения материалиста, ничего удивительного, бытие прямым образом влияет на косное сознание и следующие из него, не всегда осмысленные действия. Событийная случайная связь. Но мне на случай рассчитывать не приходилось. Я должен был найти способ увидеться с ней. Пусть даже по второму сценарию – гордо мимо кассы, а что случилось-то, ведь обошлось? Или даже по третьему, прихлопнут меня и дело с концом. Все равно, пусть.
Но прежде осуществления своих личных чаяний, я отправился повидаться с Мао. Чистый и гладко выбритый, переодетый в повседневную рабочую униформу медбрата. Ничего мне в тот момент не хотелось так сильно, как ощутить себя на полноценной действительной службе, иначе штатной персоной, принадлежавшей к отдельному медицинскому братству – состояние бойцовского одиночества, ставшее привычным в последние дни, порядком меня достало. Чувства товарищеского локтя, хоть бы и хлипкого, не хватало, что ли? Наверное, дело обстояло именно так.
Мне надо было в противоположное крыло, еще подняться во второй этаж – вернуть дежурному Лабудуру ключ от ванной лечебницы, не то, чтобы в этом виделся изрядный пешеходный конец, какие там расстояния в нашей больничке? Но для попутного сбора впечатлений оказалось достаточно. Нельзя сказать, что внутреннее содержание стационара № 3,14… в периоде существенно изменилось за время, довольно краткосрочное, моего отсутствия. Нет, конечно, совсем не так, как если бы, к примеру, в Смольный институт самоуправно въехал Ильич со всем своим революционным, партийным штабом. Все же атмосфера, наверное, стала иная, я уловил перемены из воздуха и пространства, или из новой, сложившейся гармонии звуков. Чего-то не хватало, что-то, наоборот, появилось в избытке, или вовсе явилось, чего ранее не существовало. То же, да не то же. Все равно, как будто бы давно выросшие взрослые продолжали жить в прежних своих детских комнатах, люди, не изменившиеся по именам, но давно преобразившееся по внутренней сущности. И продолжали они свое житие вовсе не в силу ностальгии или привычки, для подобного неудобного пребывания у них имелись очень весомые причины.
Я пока не мог сказать себе определенно, не мог анализировать в точности, не мог перевести на язык конкретных представлений. В чем, собственно, состояли перемены? В игровой рокотал телевизор, сообщал последние вечерние новости, голос диктора широко разносился, из распахнутой двустворчатой двери по коридорам – словно звук усиливался сквозь акустический рупор, ни души кругом, все смотрели, согласно ритуалу, на лоскуток голубого окошка в нереальный мир. Будто бы ничего не происходило необычного. Но все же. Все же. Что-то еще раньше, походя, резануло меня по глазам, когда я, довольно поспешно, миновал просторный вестибюль первого этажа. Что-то на доске объявлений. Но я не задержался, не остановился, по инерции, как бывает часто, когда ты знаешь вполне, что в твоей власти всегда вернуться и рассмотреть, а пока некогда, некогда! Но что-то же было! И вот. Пациенты наши смотрели передачу тихо. Без обычных, вполголоса, пересудов, иначе глядеть-то не интересно. Только у меня вдруг сложилось впечатление, словно бы я миновал камеру подпольных заговорщиков, которые нарочно молчат, выполняя какой-то загадочный обряд отвлечения и прикрытия. Заглянул мимоходом, ни на миг не прекращая целеустремленного движения, точно чинуша-начальничек – много ли народу в приемной? и шмыгнул себе далее. Однако, что надо я углядел. И поразился. Вот это-то смутило меня более всего. В первом ряду на низенькой табуреточке сидел Мотя. В лиловой, дамской шапчонке из ангоры, это в такую-то жару! Сидел и смотрел на экран. Не просто вместе со всеми – хотя и подобный-то факт был неслыханным, легче уж представить арктического тюленя в турецкой бане, чем Мотю у телевизора, – нет, он словно сидел во главе всех. И отчего-то у меня мелькнула невольная, несвязная мысль: неужели, уже? Что именно «уже», я понятия не имел, но второе, бессознательное эго внутри меня, скорее всего, этим понятием обладало. Значит, уже. Отмахнулось мое эго от меня, и ничего мне не оставалось, как идти туда, куда я следовал. По направлению к кабинету Мао.
Марксэн Аверьянович был на месте. Игровая по соседству, еще и переносной аппарат забрать полагалось вместе с древней, эбонитовой антенной обратно, обязательный маневр, так где же еще Мао дожидаться? Я все рассчитал верно. Впечатление у меня вдруг возникло такое, будто бы мы расстались не далее, как вчера. Столь обыденным вышло приветствие меня главным. Пробурчал что-то вроде: «А-а-а, Феля, заходите! Как отдохнули?». И все. Я изумился. Неужели ему больше спросить не о чем? Или – незачем? Я был заранее готов к какому угодно повороту событий. Но все же не к тому, что услыхал от Мао всего каких-нибудь пару минут спустя. После взаимного обмена ничего не значащими вежливостями.
– Как изволили видеть, власть у нас переменилась, – сказал обыденным тоном Мао, будто сообщил: «в нынешнем годе брюква уродилась неплохо».
– Не изволил. Не видел. Не успел, – залопотал дробно я, еще зевнул «а-а-а-аха!» от растерянности. – Как, переменилась? Ваворок? – ой, только бы не это! Я готов был, не сходя с места, признать свою душу божественно-бессмертной и тут же ее прозаложить, лишь бы не это!
– У нас во главе теперь Совет, – веско и вроде бы гордо ответил мне главный. Или уже НЕглавный?
– Какой, в горелый пень, Совет?! – едва я не выругался куда крепче, но как-то не подвернулось на язык. – Крестьянских и Рабочих Депутатов, что ли?
– Зачем, депутатов? – святые и угодники! Мао, вот это да! молодцевато мне подмигнул. Он что же, был доволен, что верховная, безусловно законная власть ушла, уплыла из его рук неведомо к какому Совету? Похоже, именно таковой получалась ситуация. – Просто Совет, и все. Имя они себе не придумали, не захотели. Лишнее это.
– Кто, они? – я и сам уже догадался, но пожелал услышать нарочно от Мао. Чтобы точно знать – я не рехнулся, и есть тому свидетели.
