– Значит… я правда чуть не утонула?
– Ну, посуди сама, – опять сказал Лесь. – Ногу ты вытащить не могла. Один раз хлебнула воды, второй… А потом бы – волна посильнее, а ты уже и стоять не можешь. Тут бы и все… Если бы меня не было.
Девочка уперлась подбородком в гладкий камень, прижала к ушам ладони.
– Ой, мамочка…
Лесь опять встревожился за нее.
– Да хватит уже! Все ведь прошло.
– Ага… – послушно сказала девочка. Но вдруг вспомнила: – А если бы тебя тут не было, я бы и не полезла купаться.
– Выходит, я виноват, – буркнул Лесь. И понял, что в самом деле виноват.
– Нет, что ты! – испугалась она. – Это я… сама… – И вздрогнула.
– Ладно, грейся… И не бойся, я на тебя не гляжу, раз ты такая… сверхсмущательная.
Девочка отозвалась тихонько и доверчиво:
– Я и не боюсь… тебя. Только если кто другой увидит… Вдруг знакомые? Могут маме нажаловаться, что купалась без спросу.
– Я же тебе объяснил: никто сюда не придет!
– А если посмотрят сверху, со скал?
– И наверху никого нет. Потому что… здесь начало Безлюдных пространств.
– Каких… пространств?
– Ладно уж, объясню, – вздохнул Лесь. – Слушай… Нам кажется, что вокруг нас одно пространство, а на самом деле их много. Есть то, в котором мы живем, а есть соседние, только про них мало кто знает… Ты когда-нибудь смотрела в граненое стекло?
– Не…
– Через него видно, как одно пространство расслаивается на несколько… Вот смотри…
Лесь привстал, дотянулся до одежды, из кармана вытащил крошечный стеклянный кубик – он заискрился на солнце. Лесь уселся на камне, опершись правой рукой, – щуплый, изогнувшийся, похожий на бронзовую статуэтку. На груди висел дырявый камешек с продернутым шнурком. Левую ладонь с кубиком Лесь протянул девочке:
– Посмотри сквозь него.
Девочка приподнялась, поднесла кубик к глазу. …Пространство расцвело радужными пятнами, раскололось, увеличилось, вместо одной скалы, у которой Гайка чуть не утонула, стало несколько. И горизонтов – раз, два, три, четыре… Разноцветные… Может, и Носов теперь не один? Однако глянуть на Носова Гайка не решилась. Посмотрела еще на скалу и протянула кубик хозяину. Сказала с сожалением:
– Это ведь только кажется.
– Это не только кажется. Здесь и по правде хватает чудес…
– Каких?
– Всяких. Например, со временем… ты помнишь, когда сюда за мной пролезла… пришла? Я знаю – точно в двенадцать…
– Да! Я смотрела на часы!
– А сколько времени, по-твоему, уже прошло?
– Не знаю… Ой! Наверно, давно домой пора. Мама сегодня дома и уже с ума сходит из-за меня!
– Не сходит, не бойся… – Лесь прыгнул с камня, принес девочке ее часики. – Видишь, все еще двенадцать. Секундная стрелка бежит, а другие стоят…
– Испортились…
– Нет! Просто время здесь замирает! Купайся и загорай хоть целую вечность. Ну, такой подарок для нас в этом месте!
– Честно-честно? – ее глаза опять стали большущими.
Лесь немного обиделся. Не всерьез, а для порядка.
– Думаешь, шучу с тобой? И когда вытаскивал – шутил, и сейчас, да?
– Ну, не сердись. Просто трудно это… понять сразу.
– А ты не сразу, – посмеялся Лесь. – Понимай постепенно, спешить-то некуда. Пока мы здесь – все время будет полдень. Я это давно открыл.
– Чудеса какие, – выдохнула девочка.
Она сказала «чудеса какие», но большого удивления не было. Гайкой овладела легкость и беззаботность. Раз время не движется и раз эта бухта волшебная (или почти волшебная), значит, и она, Гайка, – не совсем Гайка. Все вроде бы как в сказке или во сне. И можно ни о чем не тревожиться. И этот коричневый белоголовый мальчишка – вроде бы уже не Носов из четвертого «Б», а маленький волшебник. Этакий Питер Пэн…
Гайка опять прилегла на камень, закрыла глаза. Услышала, что Лесь тоже лег, а потом весело спросил:
– Тебя как зовут? А то даже не знаю имя родственницы…
– Галя… Галька… А когда маленькая была, букву «эл» не выговаривала, получалось «Гайка». Все так и стали звать.
– Ясно. А меня – Лесь.
– Какое хорошее имя! Не то что мое!
– А чем тебе твое не нравится? – удивился Лесь.
– Маме сперва не нравилось. Говорила, что «гайка» – железная, тяжелая, а про меня она мечтала, что стану балериной или музыкантшей. Но потом привыкла.
– А ты станешь балериной? Или музыкантшей? – с неожиданным интересом спросил Лесь.
– Не-а, – беспечно откликнулась Гайка. – В ансамбле мне не понравилось. А в музыкальной школе сказали: слух недостаточный. Мама была в отчаянии…
– А ты?
– А я нет. Надоели все эти гаммы…
– А кем хочешь быть?
– Понятия не имею, – отозвалась Гайка все с той же беззаботностью. – Я вообще бестолковая. В школе – троечница. И даже плаваю, как… гайка.
– Не горюй, Гайка, – утешил Лесь. – В школе многие талантливые люди были троечниками, только педагоги скрывают от нас эти факты… А плавать научишься. Главное – чаще тренироваться.
– Тебе хорошо. Ты, наверно, каждый день тренируешься. Все время на море и на солнце….
– Отчего ты так думаешь?
– Ну… – Гайка несмело хихикнула. – Ты весь такой солнцем обжаренный, даже пятки. Они и у негров-то иногда розовые, незагорелые, а у тебя…
Лесь объяснил чуточку горделиво:
– Это не от загара. То есть от загара, но не от здешнего. Я таким коричневым на свет появился… Знаешь отчего?
– Нет… не знаю…
– Оттого, что я родился ближе всех к солнцу!
– Да? Не может быть, – робко не поверила Гайка.
– Ну, вероятно, это не единственный случай, но ужасно редкий. Мама родила меня на высоте одиннадцать тысяч метров.
– В самолете?!
– В самолете!.. Она с подругой летела из Москвы домой и… в общем, не рассчитала. Вернее, это я поторопился.
Гайка засмеялась:
– Захотелось поближе к солнцу?
– Наверно… А оно любит тех, кто к нему тянется, вот и покрасило меня раз и навсегда. Ультрафиолетом…
– Значит, все нормально кончилось? – заботливо спросила Гайка. – Самолет – это ведь все-таки не роддом.
– Почти нормально… Там целая бригада врачей была, летели на какую-то конференцию. Они быстро управились с мамой и со мной… Только одна неприятность все же случилась…
– Какая?
