– А в чем?
– Вообще… В морских флагах особая волшебная сила. Потому что их обдувают ветры всех морей и океанов.
«Какой чудак», – подумала Гайка, но без насмешки. Флажок этот едва ли когда-нибудь обдували океанские ветры. Принесло его сюда, скорее всего из ближнего яхт-клуба или с какого-нибудь рейдового катера. Но Гайка не стала спорить. Она сказала опять:
– Он из сигнального свода. Называется «Ферт» и означает букву «эф».
Гулькин глянул с интересом, но не согласился:
– Это буква «И». Называется «Индиа». Такой сигнал значит: «Я изменяю свой курс влево».
Спорить было рискованно. Однако здесь Гайка не уступила:
– Ты хоть что доказывай, но это «Ферт».
– Ты хоть как не соглашайся, но это «Индиа», – в тон ей откликнулся Гулькин. Впрочем, без ехидства, даже скучновато.
Гайка вздохнула:
– Между прочим, мой папа командир корабля. И он мне показывал сигналы. Дома у нас куча морских справочников.
Снова взглянув из-за плеча, Гулькин с расстановкой произнес:
– Мой… не командир корабля, но морские справочники у нас тоже есть. А свод сигналов у нас в классе каждый пацан и без справочников знает. Так что не спорь.
Гайку этот снисходительный тон царапнул. «Нет уж это ты не спорь», – хотела начать она, а Гулькин вдруг мигнул и сказал уже иначе, добрее:
– Постой. Твой папа военный?
– Конечно! Капитан третьего ранга.
– Тогда он, вероятно, тебе объяснял военно-морской свод! А я говорю про международный… Военный я не знаю…
– А я не знаю тот, который ты знаешь… Наверно, мы оба правильно говорим, только по-разному! – обрадовалась Гайка.
– Вот и славно, что мы оба правы, – отозвался Гулькин. Но как-то рассеянно. И сразу перестал интересоваться Гайкой. Уложил флаг в ранец. Сейчас встанет и уйдет.
– Я знаю, ты в четвертом «Б» учишься, – торопливо сказала Гайка. – А я в четвертом «А».
– Да? Отчего же я тебя не знаю?
– Потому что я только в этом году поступила… А я тебя знаю. То есть фамилию. Ты Гулькин, да?
Тень прошла по Гулькину. На лице сменилось удивление, досада, желание эту досаду сдержать и напускное равнодушие.
– Вовсе не Гулькин. Моя фамилия Носов.
– Ой… значит, я ошиблась… – Гайка со стыдом поняла, что не просто ошиблась, а допустила опасный промах. Конечно, мальчишку называли Гулькиным, но это было прозвище. И видимо, оно ему не очень нравилось. – Я… это случайно…
– Ничего, – снисходительно сказал Гулькин (то есть Носов). Поднялся и взял ранец.
– Носов – это очень замечательная фамилия, – жалобно сообщила Гайка.
– Что же в ней замечательного? Обыкновенная…
– Ну, как же! Писатель такой. Который «Приключения Незнайки» сочинил! И «Незнайку на Луне»! Читал?
– Читал, – безразлично отозвался Носов-Гулькин. – Это не самая интересная книжка про Луну, есть получше.
«Какие же?» – хотела спросить Гайка. Но Гулькин (ой, Носов!) уже явно не был настроен на разговор. Надел ранец:
– Ну, пока… – И зашагал к обрыву. Щуплый, ловкий, с желтой ниткой на пальце, у которого нет названия. Носки трепыхались у карманов, как белые крылышки. Над левым ухом торчала острая, будто сосулька, белая прядь. А вообще-то его прямые волосы падали вниз – на уши, на тонкую коричневую шею…
«Вот так и уйдет», – с печалью подумала Гайка. Носов достиг обрыва и стал как бы погружаться в землю – это он, видимо, оказался на лесенке среди скал. Исчезли ноги, потом спина и ранец. И наконец скрылась белая голова.
Гайка подумала и… тоже пошла к берегу.
Утро Гулькина
В начале сентября солнце встает в половине седьмого. Четвероклассник Носов, по прозвищу Гулькин и по имени Лесь, поднялся в то утро вместе с солнцем.
Он умылся на дворе, под рукомойником, прибитым к ракушечной стене сарая. Вода остыла за ночь. Утренний воздух тоже покалывал кожу холодком. Но это был непрочный холодок – вот подымется солнце повыше, и опять разольется привычный зной.
В сарае тяжело и ритмично стукал механизм. Лесь поднял глаза. Отражатель (похожий на маленькую спутниковую антенну) был повернут к солнцу. На черной коробочке «инкубатора» дрожал оранжевый блик. Все точно, все как полагается.
Лесь вскочил на конуру, в которой обитал старый ленивый Пират – ровесник Леся. Пират, не просыпаясь, постучал хвостом о стенки конуры. Лесь встал на цыпочки и увидел над забором солнце. Сквозь листья винограда оно светило, как золотисто-малиновая звезда. Капли на ресницах еще не высохли и разбивали пространство на радужные осколки – словно смотришь сквозь крошечные стеклянные кубики.
– Лесь! Ты уже на ногах! Даже будить не пришлось. Вот чудеса… – Это мама. Она хлопотала у садового столика с портативной газовой плиткой. – В чем причина?
Лесь не знал причины.
– Кто рано встает, тому Бог подает, – нашелся он. Это были слова бабушки, к которой он летом ездил в Белокаменку.
– Ну, тогда иди к столу. Бог подает тебе кашу… А может, ты наконец решил сделать зарядку?
Лесь проворно устроился за столом:
– Видишь, я уже умылся, а после умывания какая зарядка…
– По-моему, ты лентяй.
– Ну и пусть… А зато я послушно ем манную кашу. Все ее ненавидят, а я – без всякого отвращения.
– Ты ешь варенье с примесью манной каши… – Мама отодвинула трехлитровую темно-красную банку. – Ну вот, закапал себя, чучело! Не забудь смыть, а то рубашка прилипнет.
– Непременно… – Лесь мизинцем снял с ребристой, кофейного цвета груди вишневую каплю. Облизал палец. – Ой, мама, а рубашку-то сегодня надо белую! И белые носочки. Потому что сегодня к нам в класс какие-то гости придут! На четвертый урок.
– Воображаю, на что будут похожи ваши рубашки к этому уроку…
– Нет, мы обещали Оксане Тарасовне сохранить на весь день парадную внешность… Оксана Тарасовна еще говорила, что хорошо бы черные галстучки. Такие… – Лесь провел рукой по груди вниз, – или такие, бабочкой. – И он чиркнул пальцами у ямки под горлом. – Но все мальчишки сказали, что это уж фигушки.
– Ну и напрасно. Могли хотя бы час или два выглядеть как приличные люди.
Лесь задумчиво поскреб подбородок:
– Думаешь, черная бабочка была бы мне к лицу?
– По крайней мере вреда не принесла бы… А вот очки точно были бы к лицу. А главное – полезны.
Лесь затуманился.
– Чего теперь говорить, раз кокнулись… Да у меня уже все выправилось!
– Не знаю, все ли. И надо ведь закрепить… Ты ужасно легкомысленный, Лесь.
