Запомнилось навсегда – холодное и красивое лицо гинекологини, белый локон волос, выпадающий из-под зеленого колпачка, крупные сережки с ярким зеленым камнем – наверное, изумрудом – и холодные, холеные руки, очень красивые руки.
И последняя мысль: «Зачем она так? Ведь все же мамина подруга».
А дальше началась такая нестерпимая боль, что больше ни о чем не думалось. Ни о чем.
Наконец когда Таня от боли почти теряла сознание, Лора Петровна погладила ее по лбу – ничего, девочка! Осталось чуть-чуть! Набралась терпения – и …!
Скоро и вправду схватки закончились и перешли в потуги – это было тоже несладко, но нестерпимая боль отошла.
После требовательного крика акушерки: «Тужься, тужься, ленивица! Ее еще уговаривать надо!» – Таня заплакала:
– Просто сил совсем нет.
Акушерка усмехнулась:
– Сил у нее нет, вы посмотрите!
А потом будто смилостивилась:
– А сил еще надо знаешь сколько? Все только началось, моя милая! Будешь еще роды вспоминать как прогулку! Детки знаешь как дают прикурить? Вот ты, например! Мамку небось не спросила?
И в эту минуту Тане показалось, будто из нее что-то вылетело – стремительно, пулей. Так оно и было, собственно. И через пару минут она услышала легкий и звонкий шлепок и тихий, почти неслышный, мышиный писк.
Акушерка засмеялась и поднесла к ее лицу младенца:
– Ну, кого родила? Отвечай!
Таня увидела красное мокрое тельце, покрытое чем-то склизким, и еще – признак принадлежности к мужскому полу.
– Мальчика, – прошептала она, чувствуя себя абсолютно бессильной, невероятно усталой и опустошенной. И еще – очень счастливой.
А потом был холодный коридор – дуло из окон – и бесконечное ожидание – когда? Когда наконец отвезут в палату? Когда она сможет укрыться одеялом, выпить горячего чаю и рассмотреть своего дитеныша?
В палате, слава богу, было тепло. На кроватях лежали еще две «мамочки» – так теперь их называли.
Одна, рыжая и конопатая Алевтина, тут же начала ухаживать за Таней – укрывать вторым одеялом, взбивать подушку, наливать чай. Она была простой и бесхитростной – сыпала вопросами и бесконечно болтала. Родила два дня назад и сил уже набралась.
Вторая мамочка лежала, отвернувшись к стене. Тане была видна ее упругая и толстая, слегка растрепанная коса.
Казалось, женщина была ко всему безучастна.
– Переживает! – шепнула Тане Алевтина. – Третья девка, ты представляешь? А муж сказал твердо – будешь рожать до пацана! Хочет хлопца до невозможности! Говорит, девки – это вообще ерунда! Нет, как тебе? Ты представляешь? Чистый козел, ты согласна?
Таня кивнула – очень хотелось, чтобы хлопотливая Алевтина отстала. Очень хотелось спать.
Мальчика, ее сына, привезли рано утром.
Веселая медсестра положила его на подушку и радостно сказала:
– Ну, знакомьтесь, мамочка! И приступайте к делу!
Таня привстала на локте. Перед ней лежал ее сын. Крошечный, сморщенный, желто-красный и… совсем некрасивый!
Алевтина, ловко пристроивши своего младенца к груди, рассмеялась:
– Да все они такие! Как китайцы, ага! Да не волнуйся! Еще в такого красавца вырастет!
Женщина с косой, Тамара, вяло повернулась и со вздохом приложила дочку к груди. На ребенка она не смотрела.
Сухие и тонкие губы были плотно сжаты. В разговорах она не участвовала – была ко всему равнодушна.
Алевтина, нахмурившись, бросила:
– А кто-то вообще не может родить! Мечтает, а не получается! Бьется, старается, лечится. А все никак! А некоторые – она замолчала и с осуждением посмотрела на соседку, – а некоторые все про своих козлов думают! Как бы им угодить! И счастья своего не понимают! Дуры потому что. – И она в упор посмотрела на Таню, ожидая от нее поддержки.
Таня растерялась, но осторожно кивнула.
Мальчик, ее сын, и не думал просыпаться – на его крошечном личике то и дело появлялись смешные гримасы – он морщил лобик, сводил еле заметные белесые бровки, кривил ротик, собираясь заплакать.
Алевтина, видя соседкину неловкость, со вздохом отложила своего сына и подошла к Тане.
– Буди! – приказала она. – Трепли за щеку и буди! А не то унесут голодного, сама понимаешь!
Таня действительно потрепала мальчика за щеку, и он, словно обидевшись, тихо захныкал и приоткрыл рот. Алевтина ловко засунула ему Танин сосок, и мальчик – вот чудеса! – начал сначала осторожно, а потом все стремительней и сильней жадно присасываться к груди.
Таня замерла от восторга и боли. И непонятно, что было сильнее и ярче – нестерпимая боль в соске или огромная, затопляющая ее всю, непостижимая радость – она впервые кормила своего сына! Они – впервые! – были единым целым! Они впервые слились, срослись и были неразделимы друг от друга. Казалось, никакая сила не может их растащить, разъединить, разлучить.
Этот восторг, это открытие так потрясло Таню, что в ту ночь она не смогла уснуть – смотрела на часы и считала минуты до следующей встречи с сыном. До новых открытий. И нового, ни с чем не сравнимого счастья.
Мама появилась в тот же день – Тане принесли передачу и длинное, на три страницы, письмо.
В письме были, конечно же, и поздравления, и восхищения, и бесконечные эмоции, и восторги. Но имелись и указания. Как беречь грудь – не дай бог, мастит. Как кормить младенца. Что есть самой. И бесконечные вопросы: не дует ли из окна? заходит ли Лора Петровна? не докучают ли соседки по палате? И еще много чего – мама есть мама.
Потом она стояла под окном и рядом с ней стоял Миша – смущенный, неловкий, неуклюжий, словно медведь. Мама махала руками, что-то кричала, но Таня не слышала – четвертый этаж.
Папа приехал на следующий день и сокрушался, что «не взяли виноград и пирожные».
Алевтина засмеялась и махнула рукой:
– Мужики! Ни черта ведь не смыслят! Мой знаешь что приволок? Колбасы! Копченой, ну, как тебе? Совсем без мозгов! Еще бы сала припер!
Тамара, услышав все это, коротко и бурно расплакалась – ее муж в роддом не пришел.
Выписывали на пятый день. Алевтина уже выписалась, и на ее место положили «свеженькую» мамочку – немолодую женщину по имени Зина.
Зина родила «для себя», то есть без мужа.
– А чего ждать-то? – объяснила она. – Мне уже тридцать шесть – куда больше? Мужа нет и, скорее всего, не будет, – грустно констатировала она и тут же развеселилась: – Зато теперь дочка есть! И мне уже жить не так страшно! Дочка – это же счастье какое! Всегда будет при мне, не то что пацан! Эти ведь – гости в родительском доме! А дочка никуда не денется, всегда будет при мамке! Да, Том? – спросила наивная Зина соседку.
