Тут и вспомнила про Галочку – не без корысти. Старая подруга ей пригодится. Нет, не потому, что нужен гид или переводчик – эти услуги входили в пакет. Просто хорошо знакомый человек, ориентирующийся в чужом пространстве, ей вовсе не повредит! К тому же Галочка была медиком, работала – вот чудеса! – в той же больнице, правда, в другом отделении, но это уже не так важно. Жила она во Франкфурте долго, все там знала, к тому же была человеком ответственным, близким и очень надежным.
Леля с списалась Галочкой, потом позвонила – вернее, первой позвонила отзывчивая Галочка. Охала и ахала чрезмерно, что слегка раздражало, но Леля моментальный отклик оценила – она умела замечать добро.
Галочка усиленно приглашала остановиться у нее. Все повторяла: «У меня же своя квартира, Леля! Двухкомнатная!» Она продолжала удивляться своему огромному счастью – Лелиному приезду.
Леля эту идею тут же твердо отвергла:
– Жить я буду в отеле, что при больнице. Точка. И мне так удобнее, и тебя напрягать не хочу.
Галочка слегка поспорила и, как всегда, уступила – помнила твердость характера старой подруги.
Закончив все оформительские дела, в начале октябре выехали. Виктор был слаб, почти ни на что не реагировал и казалось, что окончательно перепоручил свою жизнь жене. Взялась? Ну тогда и отвечай!
В аэропорту их встречали представитель больницы и переводчица. Первый – этнический немец из Прибалтики, молодой мужчина с мучнистым лицом и равнодушными глазами, в которых читалось: «Вы для нас материал, а не люди. Мы на вас зарабатываем». Переводчицей оказалась совсем молодая девочка. Питерская, вышедшая замуж за немца. Была она сильно простужена и не отнимала платок от красного носа.
Леля удивилась: раз представитель больницы оказался русскоговорящим, зачем им еще и переводчик? Срубить лишние деньги?
Переводчица растерянно переводила взгляд с коллеги на Лелю и громко сморкалась.
– Вы свободны! – жестко сказала Леля. – Идите домой и лечитесь! А то еще заразите нас, а нам это, простите, совсем ни к чему! Своих проблем, знаете ли! К тому же вам, милая, не объяснили, что у таких больных снижен иммунитет?
Переводчица мелко закивала, страшно смутилась и поспешила к выходу. Ее коллега скорчил недовольную физиономию: все ясно, дамочка та еще цаца! Все эти, из России, да еще и с деньгами, чувствуют себя королями. А мы для них – обслуга.
Леле было на их недовольство глубоко наплевать. Предстоял очередной и, скорее всего, самый долгий и сложный виток новой борьбы – за саму жизнь. А тут нужна твердость.
Она грустно подумала: «И здесь тоже деньги вытрясают. А проколы – пожалуйста, вот они! Да, везде люди, что говорить».
По счастью, в больнице их быстро оформили, проводили до палаты – большой и светлой, конечно, со всеми удобствами. Была она еще и уютной – никаких белых штор, никакой казенщины: теплые цвета, ковер на полу, картинки на стенах. Крошечная кухонька с микроволновкой, чайником и даже с нарядным сервизом. На тумбочке стояла минералка, в холодильнике – две пачки сока, и на журнальном столике – букет из розовых крокусов. Мило.
Приветливая медсестра кивнула:
– Отдыхайте! А завтра начнется работа.
Покормив мужа и уложив его отдыхать, Леля спустилась в кафе на первом этаже. Взяла апфельштрудель и большую чашку кофе. Села за столик у окна с видом на огромный, бесконечный парк. Деревья уже начинали краснеть и желтеть, но яркий зеленый преобладал и еще пытался отстаивать положение лидера. Возле парка притулилось и озерцо – совсем небольшое, правильной овальной формы. По нему медленно, с достоинством плыла пара прекрасных лебедей, белый и черный.
«Пара», – грустно подумала Леля, вспомнив о пресловутой лебединой верности.
Впрочем, грустить было не время. Она посмотрела на часы и заторопилась в палату. Муж еще спал, и лицо его было спокойно. Она села на стул у кровати и стала на него смотреть.
Родной. Именно это слово первым образовалось в голове: родной. Родной до боли. Сколько лет вместе, господи! Бедный! Что ему предстоит? Пока не знает никто.
Родной, бедный, любимый, самый близкий. Любимый и самый близкий? Так ли? Да какая разница! Вот же она дура! Да разве в эти минуты можно вспоминать старые обиды?
Прожита жизнь – ну или почти прожита. Ей, Леле, в следующем году, между прочим… Да, пятьдесят! Но хватит о грустном! С Виктором они вместе уже почти тридцать лет!
Да, всякое было: и взаимные обиды, и недовольство друг другом. И куча претензий. И эта их отдаленность в последние годы…
Но была и общая молодость, и кипящая страсть, и общий ребенок! Была же любовь! Да, конечно, была!
При чем тут обиды? Когда-то Леле очень хотелось, чтобы муж… Ну, соответствовал, в общем. Ей. Ее статусу, положению. Поддерживал ее и во всем с ней соглашался. Чтобы восторгался ею, гордился. Чтобы они были на равных – равным легче друг друга понять. Чтобы и у него было дело, ради которого он стал успешным – модное слово. Успешные люди становятся терпеливее и добрее друг к другу. И ценят чужие успехи. Именно так: не завидуют, ценят.
А Виктор… Он к этому совсем не стремился. Говорил, что ему хватает. Правда – ему всего и хватало, потому что Леля всю жизнь делала так, чтоб им хватало!
Он слегка разочаровывал ее, да. А иногда и совсем не слегка. И она, наверное, тоже разочаровывала его – не без этого.
Иногда Леля думала: «А ведь ему, наверное, тоже была нужна не такая женщина. Может, чуть мягче, чуть менее амбициозная».
Но она такая, как есть. И он таков, как получился. У них семья, дочь. Общий дом. Тридцать лет за спиной. Ничего себе, а? И прожили они эти тридцать лет совсем неплохо, ведь правда?
И секс у них был горячий и страстный. Так часто бывает? Вот именно – редко! А то, что с возрастом все поутихло – так это нормально, она понимает. Виктор никогда не давал повода усомниться в его верности. Чистоплотный человек, не гуляка. Никогда она его не ревновала. Не ходил налево от душевной и прочей лености?
Отцом, кстати, он был хорошим, к тому же не зануда и не нытик. Образованный, любил книги, классическую музыку. В начале их семейной жизни водил ее в Зал Чайковского. Она, конечно, ходила. Но ей было невообразимо скучно: под эту музыку она засыпала, прикрывалась ладонью, чтобы сдержать зевок. Он это понял и стал ходить на концерты один. Подтрунивая над ней:
– Ну что? Сегодня будешь спать дома?
Виктор никогда ей не был защитой – это чистая правда. Но ведь и не предавал? А его отстранение от всех ее дел… Нет, не предательство – это его отношение.
И еще – он ее никогда не пожалел, не прижал, не обнял, не погладил по голове: «Бедная ты моя девочка! Очень устала?»
Однажды, когда она его попрекнула, он обронил: «Жалеть тебя? Ну ты рассмешила! Ты же у нас танкер «Дербент»! Ледокол «Ленин»! Как можно тебя жалеть, Лель! Просто смешно!»
