– Ну вот, девочка у нас. Хорошенькая, как мама.
Надя приподняла голову и прошептала:
– Покажи… те.
Марат положил младенца на опавший живот.
– Придержи её руками. Сейчас пуповину резать будем.
Труднее всего было завязать пупок скользкими от кровавой слизи дрожащими пальцами.
– Спасибо… Вам…
– Всегда пожалуйста. В следующий раз постарайся родить поближе к цивилизации.
Надя слабо улыбнулась.
– Холодно. И мокро.
Марата самого колотил озноб. Несмотря на тридцатиградусный монгольский август. Он обтёр Надю и помог подвинуться на сухое место.
– Спасибо. Устала я что-то.
– Так человека ведь родила. Подвиг.
Марат пошел к машине. Сержант все полтора часа просидел в кабине, не шелохнувшись.
– Ну вы даёте, тащ сташлейтенант.
– Даёт Машка через бумажку. Пойдем, поможешь её в кабину загрузить. Сколько ещё до Чойра?
– Километров сорок.
– Близко. Но всё равно могли не успеть.
Марат бережно прижимал драгоценный свёрток к груди, а на плече спала Надя, вздрагивая на ухабах. Сквозь запах сырости и крови пробивался тонкий аромат её волос.
* * *
– Марат, я с тебя балдею. Как ты ухитрился?
– Так выхода не было. До сих пор колотит.
Марат взял протянутый майором-медиком стакан разведенного спирта и застучал зубами по стеклу.
– Разрывов нет. И не поверишь, что это у неё первые роды. А пупок ты херово завязал.
– Я ж не моряк – узлы вязать профессионально. Танкистов этому не учат.
– А роды принимать танкистов учат? В голой степи?
– Так она всё сама сделала. Какое-нибудь осложнение – и каюк.
– Это да. Повезло, что плод правильно пошёл, да со всем остальным. Ну давай, отдыхай.
– Да где отдыхай. В гарнизон возвращаться надо, почту везти.
В кабине обессиленный Марат быстро заснул. Во сне огромные серые глаза закрывали полнеба, а розовые искусанные губы шептали что-то очень важное, предназначенное только для него.
* * *
На крыльце штаба курил дежурный по части.
– Что-то ты поздно, Марат. Коньяк мне купил?
– Да где там. Не до коньяков было. Роды у Нади принимал.
– Выдумщик ты, Марат. Простава с тебя. Заменщик твой приехал.
Чувство долгожданной радости сменила тоска. А как же Надя? Ведь никогда больше не увидеть эти бездонные серые глаза, не услышать запаха волос. Так пахнут солнечные лучи весной. И не в этой проклятой степи, а в майском Питере.
А может, и к лучшему.
* * *
– А помнишь, Марат, как мы в Монголии зажигали? Ох и выпито было… Фельдшер наш, кстати, комиссовался после твоей замены. До белочки допился.
– Ну так, не делился ни с кем. Жадных боженька наказывает.
– С выводом из МНР нам повезло. Под Читу попали, в Песчанку. До города рукой подать. А вторую танковую под Борзю, в чистое поле вывели.
Марат посмотрел сквозь плачущее стекло кафе на мокрый Невский. Как не хватало этого свинцового неба, этой вечной питерской мороси в выжженной монгольской степи!
– Я смотрю, Марат, ты упакован по полной программе. Молодец, нашел себя на гражданке. Женился?
– Нет. Слушай, а что с Лагутенками?
– А, Надю вспомнил! Звонкая девочка. Развелась она с этим козлом. Вот как в Читу нас перевели, так сразу. Одна дочку растит, ей пять лет уже. В штабе округа работает. Могу рабочий телефончик дать. Слушай, а, правда, ты у неё тогда роды прямо в степи принял?
– Враньё. Я ж не акушер. Давай телефончик.
* * *
Марат сел в машину и набрал номер секретаря.
– Это я. Узнай мне расписание рейсов на Читу. Прямых, скорее всего, мало, пробей и через Москву тоже. Да, срочно. Жду.
Откинулся на сиденье, достал сигарету и начал вспоминать, как пахнет солнечный луч.
Сентябрь 2006 г.
Персональный ад
Никиту Маслова угораздило родиться в крутой семье. Казалось бы, у позднего ребёнка генерал-майора Маслова, известного деятеля Тыла Вооружённых Сил СССР, не может быть никаких заморочек. Квартира в центре Москвы, французская спецшкола неподалеку, сытая жизнь и блестящая перспектива.
Однако Никиту с детства тянуло в подворотню, к нормальным пролетарским детям Замоскворечья, и футбол на асфальте гонять нравилось гораздо больше, чем зубрить французские глаголы под присмотром пришибленной репетиторши из МГУ.
Мама Никиты, вышедшая замуж в восемнадцать лет юной студенткой Щуки по причине умопомрачительной любви к бравому майору, вынуждена была отказаться от артистической карьеры ради семьи. Вряд ли из неё получилась бы Инна Чурикова или, на худой конец, Анна Самохина, но горечь от упущенного шанса с годами выела всю душу.
Да и папашины постоянные командировки вкупе с не менее постоянными пьянками и изменами в периоды краткого пребывания в столице не улучшали семейной атмосферы.
Никита охотно прогуливал школу, воровал у мамы чудовищные сигареты «Золотое руно», а в восьмом классе ход дошёл и до гэдээровского ликёра. Пьяный в зюзю Никита не придумал ничего лучшего, чем повести своих ободранных друзей на экскурсию в опостылевшую школу. Там шпана, движимая пещерной классовой ненавистью к детям партийной элиты, заперла старенькую вахтёршу в раздевалке и устроила полный раскардаш с битьём стекол и рисованием усов на портретах отличников.
Папе пришлось срочно возвращаться из весьма выгодной командировки в Венгрию и улаживать проблему.
– Директриса, гадина! Венгерские сапоги её не устраивают, итальянские подавай! Где я, блин, ей итальянку найду с сорок третьим размером? Не баба, а кавалергард какой-то! – папашка вытер пот со лба и опустился на стул.
Мама отставила в сторону измазанный по краю помадой чешский хрустальный фужер:
– Это всё ты, твои гены, Масловские! Его постоянно к быдлу тянет!
– Ну, а ранняя тяга к алкоголизму у него твоя. Ты же с утра пьёшь каждый день!
– Да! Да, я пью! Господи, ты же всю жизнь мою загубил! Алкаш и бабник! И ещё вор! А ведь я… Я могла сейчас у Марка Захарова примой быть!
– Не смеши, «Прима» без фильтра. Моршанской табачной фабрики. Если б не я, сейчас бы ты в Урюпинском доме культуры зайчиков играла.
Опустошенный фужер, запущенный треморной рукой, впечатался в крепкий генеральский лоб. Хрустальные брызги разлетелись по кухне.
Голову забинтовали и помирились. Начали думать, что делать с этим подонком.
