– Ну почему, почему, почему был светофор зелёный!… Гхм, простите. И тут! Подлетает огромная чё-ё-ёрная машина. Из неё выходят трое, нет, четверо мужчин в чё-ё-ёрной одежде, хватают меня и везут неизвестно куда, в Купчино. Привозят на неизвестную квартиру номер восемь, связывают веревкой и оставляют там. Ничего не говорят, не требуют. А сами в чё-ё-ёрных масках!
– Верёвка тоже чё-ё-ёрная была?
– А как вы догадались?! Да, да!
– И как же вы выкрути… то есть спаслись?
– Именно! Из верёвки я выкрутилась! На шестой день. А дверь-то они закрыть забыли, вот я и убежала.
– Так. Это всё вы должны прямо сейчас изложить на бумаге. Чтобы принять меры.
– Какие меры?
– К чёрту уволить… э-э, уволить надо всю милицию! Ужас! Посреди бела дня на улицах людей похищают.
– Нет, что вы! Они же отомстят! Они прямо так и сказали: молчи, сука, не то на куски порежем! И Марату Тимуровичу передай, говорят, что если будет принимать меры, то и его на куски порежем. Я за вас боюсь!
– Ну хорошо, хорошо. Не будем в милицию звонить. Но ведь надо как-то начальству объяснить ваше отсутствие.
– Так я же не хотела вас подводить. Поэтому по знакомству бюллетень взяла в больнице. Вот, возьмите. Я пойду, хорошо? Там работы накопилось, ужас!
Хлопнула дверь. Марат замороженно смотрел на синий листок с фиолетовой печатью. Операция «Уволить Лилю» безнадёжно провалилась.
Хотя нет. Больничный, конечно, фиктивный – значит, причина прогула неуважительная.
Марат лихорадочно пролистал телефонный справочник, набрал номер и попросил позвать врача, подписавшего больничный лист.
– Лиля? А как же. Обычное весеннее обострение, каждую весну её кладём на недельку.
– Каждую весну?!
– Ну, иногда и осенью. Шизофрения – это такая штука. Непредсказуемая.
– Не понимаю, как она у нас работает. С шизофренией.
– Молодой человек, она же не снаряды разгружает. Её должность на вашем заводе под ограничения по болезни не подпадает. Всего хорошего.
Гудки.
Марат тупо пялился в стену. Тоже чокнуться, что ли? Может, плакат с Пугачёвой повесить?
* * *
Лиля скоро вышла замуж за сержанта милиции, ушла в декрет и на завод не вернулась. Естественно, фамилия сержанта была Леонтьев.
Октябрь 2006 г.
Квота
Телефон задребезжал ни свет, ни заря. Тагиров сначала спросонья схватил пульт от телевизора и пытался поговорить с его помощью, но не встретил взаимности.
Наконец, попал в ухо трубкой. Голос у экспедитора Пети был напуганный.
– Марат Тимурович, выручай!
– Ну что опять стряслось, горе ты моё?
– Я в отделении милиции, на Просвете.
– Чего, нажрался в очередной раз?
– Ну, не то чтобы в сопли. Капельку совсем. Праздник-то какой в этом году будет: семьдесят лет образования СССР!
– Тьфу ты, господи. Петька, признайся, день Парижской коммуны тоже отмечаешь до сих пор? Чего натворил-то?
– Да я иду. Утро, темнотища. Тишина. А ведь совсем недавно ещё – в шесть утра ка-а-ак даст гимном из всех радиостанций Советского Союза! И радостное настроение на трудовой день гарантировано. Вот я и запел: «Союз нерушимый республик…».
В трубке послышался чужой отдалённый голос:
– Блядь, он опять орёт! Лейтенант, кто его пустил к телефону?
Петька перешел на шепот.
– Короче, закрыли меня менты. Забирай меня отсюда, начальник.
Марат вздохнул, поднялся и пошёл одеваться.
* * *
В доельцинские времена, конечно, вся страна в честь такой знаменательной даты как встала бы первого января на ударную трудовую вахту, так и не сползала бы с неё до конца декабря.
Но 1992-й год начался совсем в другом государстве. И вместо трудовой вахты народ стоял в очередях, считал последние копейки и мечтал чудесным образом разбогатеть через использование «рыжей валюты» – ваучеров.
Вся промышленность была брошена на выживание, как слепые котята в ведро с водой: авось выплывет. Братские республики отгородились границами и таможенными постами, а во внешнеэкономической деятельности установился весёлый демократический бардак.
Директор Питерского фольгопрокатного завода Валерий Никитич был в растерянности.
– Ну ладно. Госплан заданий не спускает – хрен с ним. Фондов не дают – сами с ребятами с Волховского алюминиевого завода насчет сырья договоримся. А чего ж с этим… С экспортом, мать его, делать? Белорусы вон каждый день звонят, ноют, фольгу ждут – а через границу-то никак не протащить! И молдаване, и эстонцы… Да все! Чего делать-то будем, а? Люди, есть идеи?
Люди, а именно правление завода в лице начальников отделов и служб, растерянно переглядывались. Голос подал босс прокатного цеха:
– Да хрен его знает, Никитич! Это ж не фольгу тоньше человеческого волоса катать, тут эти… языки экспортные надо знать. Мы вон академиев дипломатических не кончали, ограничились Политехом.
Новичок среди зубров цветной металлургии, вчерашний офицер, а ныне начальник АХО Тагиров скромно заметил:
– Так вышло же постановление по экспорту алюминиевого проката и фольги. Среди предприятий распределяются квоты на вывоз за границу, и лицензию надо иметь. Либо через спецэкспортёров продавать.
Никитич крякнул.
– Ишь ты! Откуда знаешь? Твоё же дело – уборщицы и машинистки.
– Да в газете прочитал.
Никитич восхитился:
– Грамотный, йопта! Может, и языками владеешь?
– Ну, немножко. Курсы военных переводчиков в училище. На эстонском материться могу.
– Хе-хе! Как там в армии? Инициатива наказуема? Вот и назначаю тебя начальником внешнеэкономической службы! И чтобы таможня дала добро, понял? Всё, закончили совещание.
Начальники цехов, довольные разрешением проблемы, ободряюще похлопывали по плечу ошарашенного Марата.
* * *
Комендант долго гремел ключами и, наконец, подобрал нужный. Поскрипел в ржавой замочной скважине, потом пинком распахнул облупленную дверь.
– Вот тут и будете жить. Валерий Никитич распорядился под новую службу выделить. Дверь разбухла слегка от сырости, ну ничего. Приспособитесь.
Марат растерянно осматривал подвальное помещение. С потолка капало, плесень изображала на мрачных стенах силуэты фантастических стран.
– Пишущую машинку «Ятрань» вам одну положено, заберёте на складе. Телефон немного поломанный, ну ничего, почините. А дихлофос уж сами покупайте.
