* * *
– Господи, а где собака?
– Убежала ваша проститутка. С ризеном этим долбанным.
Надя всплеснула руками и захохотала.
– Эх ты, охранничек. Даже собаку доверить нельзя. Где теперь её искать?
– Я вам, блин, не спринтер. Думал, помру – так бегать! Не догнать их. Летят ещё так красиво – при лунном свете, бок о бок.
С улицы долетел виноватый лай.
– О, вернулась! Любовь любовью, а жрать-то охота.
Крошка прислушивалась к себе. Что-то происходило в ней. Приближалось нечто желанное, но в то же время волнующее и пугающее.
– Не скули, моя хорошая. Родим, не волнуйся. Дай почешу животик.
Щенков было трое. Когда они, отталкивая друг друга, тянулись к соскам, Крошка жмурилась от счастья. Даже когда прикусывали острыми, как иголочки, подросшими зубками – терпела.
* * *
Этот человек не понравился ей сразу. Было что-то в нём неотвратимо-ужасное.
– Раздевайся, сейчас я её в ванной запру. Крошка, не рычи!
– Они всегда чувствуют, что за щенками пришли. О, какие красавцы! Как ты говоришь, ризенбоксы?
– Ну а как ещё назвать, если мама – боксер, а папа – ризеншнауцер? В любви рождены.
– В паспортах придется писать «метисы». Нет пока такой породы – ризенбоксы.
Крошка в ужасе бросилась к корзине. Её детей, её кровиночек не было. Она искала в корзине, под шкафом, она плакала и звала их…
– Крошка, они уже большие. Им пора выбирать себе хозяев. Дети всегда уходят, Крошка.
От Папиных рук, привычно поглаживающих спину и чешущих за ушком, становилось легче.
* * *
Мир стал совсем понятным. Мама кормит и гуляет, и строго ругает, если стащить из забытого на полу пакета кусок колбасы. Но стоит изобразить раскаяние, прижав уши, – простит. Папа всегда спасёт – вытащит из ледяной реки после неудачной охоты на уток и отобьёт от больного на всю голову дога. А Сестрёнки могут накрасить тебе когти, натянуть дурацкое кукольное платье, говоря при этом про какой-то «деньрожденья», зато потом дадут кусок ароматной до головокружения вырезки.
– Давай еще по псят грамм. Давно ты у нас не был.
– Считай, с девяносто шестого, Марат, десять лет. Собака ваша не меняется, только морда вся седая. На выставки водите?
– Она ж некондиционная. Стройная слишком. Говорят, балерина какая-то, а не боксер.
– Значит, необученная.
– Тут козёл какой-то пытался у Надюшки сумочку у универсама вырвать. Так Крошка с разбегу ему в яйца лбом дала, а когда упал – в горло. Еле отцепили. И ведь не учили её этому.
– И что?
– Охранники из универсама повязали. Оказалось, его менты три месяца искали, он так и промышлял – у баб сумочки отбирал.
* * *
Человек в белом халате сорвал с рук резиновые перчатки. Как змея – старую кожу.
– Безнадежно. Рак. Что вы хотите – боксёры не живут четырнадцать лет.
– У собак бывает рак?
– У них вообще физиология близка к человеческой. Только два качества у собак есть всегда, а у людей редко.
– Какие?
– Верность. И умение любить бескорыстно.
От боли Крошка не понимала, что происходит. Только чувствовала, что от человека в белом пахнет какой-то безнадёжной, неизбежной угрозой. Папа, ты защитишь меня? Ты ведь всегда спасал меня… Ты держишь меня на руках, будто я маленькая, будто я снова щенок.
– Потерпи, моя хорошая. Тебе не будет больно.
Укол. Мир уходил куда-то в сторону. Крошка бежала на ставших вдруг легкими и молодыми лапах по снежному полю и точно знала, что под снегом нет предательских открытых люков. Рядом кувыркались братики, рядом были её дети – все трое. Их не забирал страшный человек. А на пригорке сидел на задних лапах старый ротвейлер и смотрел на неё так ласково, так знакомо.
– Папа? Ты – собака?
– Конечно. Мы ведь – одна семья.
Сверху падали горячие соленые капли.
– Почему ты плачешь, папа?
– Тебе показалось, Крошка. Собаки не плачут от горя.
* * *
Соседи проснулись в два часа ночи.
– Блин, опять чей-то пёс на балконе воет. Достали уже эти собачники.
Сорокалетний стокилограммовый мужик стоял на балконе.
Он не плакал, когда при взрыве боеприпасов покалечило трёх пацанов из его взвода.
Он не плакал, когда умер дедушка, так и не увидев внука в офицерских погонах.
Собаки не плачут от горя.
Собаки воют.
Август 2006 г.
